«Жагары» и русская литературная среда межвоенного Вильно

      Обосновать это положение призвана первая часть статьи, дающая краткое описание форм, аспектов и общего характера взаимных контактов и взаимодействия польских и русских литераторов в Вильно. Приводимые далее некоторые сведения о контактах отдельных представителей русской литературной среды с «жагаристами» и примеры рецепции их поэзии при всей их немногочисленности, объяснимой слабой степенью изученности архивных документов и русской периодики межвоенной Вильны, симптоматичны, поскольку, как представляется, обнаруживают общие закономерности рецепции «жагаристов» русским литературным Вильно и вместе с тем обозначают вероятные направления дальнейших исследований.

      Литературные вечера по пятницам, которые устраивались Литературно-артистической секцией Виленского русского общества (действовала с начала 1922 г.), затем, с июля 1933 г., «литературные четверги», самим названием, как предполагается, в качестве примера, вероятно, следовали польским «литературным средам» ¹⁾. Этот образец был хорошо знаком местным русским литературным не только в силу той значительной роли, которую играли польские «среды» (1927—1939) ²⁾, но и потому, что члены Литературно-артистической секцией (ЛАС) принимали участие в них, или, по меньшей мере, в некоторых из них. Виленские русские газеты о некоторых «средах» информировали своих читателей, например, о лекции профессора Вацлава Ледницкого «Лев Толстой и Польша. Из истории толстовского национализма и христианизма» в феврале 1935 г. ³⁾ С другой стороны, ЛАС устроила несколько совместных вечеров польских и русских литераторов. Например, на собрании ЛАС в январе 1933 г. при участии «представителей польского литературного мира» Тадеуш Лопалевский, «известный польский поэт», как сказано в анонсах, читал свои переводы русских былин ⁴⁾. Одна из «литературных пятниц» в мае 1933 г. была посвящена таким виленским польским поэтам, как Владислав Арцимович, Юзеф Баторович, Ян Булгак, Стефан Вежинский, Ядвига Вокульская (Пиотровичева), Ежи Вышомирский, Витольд Гулевич, Ванда Добачевская-Недзялковская, Эугения Кобылинская-Масеевская, Тадеуш Лопалевский, Зыгмунт Фальковский, Валериан Харкевич, Чеслав Янковский ⁵⁾. На вечере в помещении ВРО (Мицкевича 23) прозвучали переводы опытного переводчика Д. Д. Бохана, выступал председатель Союза польских писателей в Вильне Витольд Гулевич, одно из своих стихотворений читала Ванда Добачевская-Недзялковская, присутствовало «много приглашенных гостей — польских литераторов — и представителей польского общества» ⁶⁾.
      В марте 1935 г. состоялся очередной «четверг» ЛАС, посвященный Циприану Камилю Норвиду. На нем «председатель союза польских литераторов в Вильне», как его назвали в анонсе ⁷⁾, или «представитель союза польских литераторов в Вильне», как сказано в газетном отчете, доктор Владислав Арцимович прочитал по-русски доклад о жизни и творчестве польского поэта, Д. Д. Бохан и поэт и публицист, участник русского Содружества поэтов С. И. Нальянч ⁸⁾; читали стихотворения Норвида в переводе Бохана, профессор Университета Стефана Батория Станислав Цывинский «произнес экспромтом прекрасную речь», между прочим отметив, что «патриотизм Норвида не мешал ему порицать восстание 1863 г. и считать русских самым близким народом к народу польскому, а его католицизм не мешал его «вселенскому» христианству». В дискуссии при участии С. И. Нальянча, русского журналиста и участника ЛАС Г. А. Мациевского, автора стихов, рассказов и статей на темы русской философии С. Д. Бохан-Савинковой обсуждались и вопросы «темноты» Норвида и новейших представителей «поэтического авангарда», отношения «авангарда» к Норвиду и Словацкому ⁹⁾. Можно полагать, что Арцимович, «известный литературный критик и выдающийся знаток знаменитого польского поэта», как его назвал побывавший в Вильно варшавский корреспондент популярной и влиятельной рижской газеты Сегодня в своей статье, в частности, и об этом вечере ¹⁰⁾, в докладе представил положения своей работы Poeta ciemny Cyprian Kamil Norwid — próba analizy konflktu poety z krytyką, за которую он и получил в 1938 г. степень магистра ¹¹⁾. В ноябре 1936 г. на очередном вечере секции в помещении ВРО тот же Арцимович выступил с докладом на польском языке «Чистка литературоведения» о положениях книги Wstęp do badań utworów literackich (1936) профессора УСБ Манфреда Кридля ¹²⁾, известного, среди прочего, и своими симпатиями к молодежи левых взглядов, в том числе и круга «Жагаров» ¹³⁾. Владислав Арцимович, как известно, был учеником профессора Станислава Пигоня, а по окончании УСБ стал преподавателем средних школ и учительской семинарии в Вильно; в студенческие годы он, как и Теодор Буйницкий, был одним из основателей Секции оригинального творчества при Кружке полонистов УСБ и стал одним из авторов первого сборника СОТ (STO. Poezje, 1928), затем сборника Z pod arkad (1929) ¹⁴⁾.
      Весной 1938 г. на «четверге» ЛАС профессор Юзеф Вежинский читал доклад на польском языке о творчестве Фердинанда Рущица ¹⁵⁾. В конце того же года состоялся «четверг», посвященный памяти Станислава Выспянского; на нем с докладом на польском языке выступал директор драматического театра Леопольд Побуг-Келяновский, также читались стихи А. Г. Тычинского, участника виленского русского Содружества поэтов, навеянные драмой Выспянского Освобождение ¹⁶⁾. Помимо того, на русских литературных четвергах обсуждалась в 1934 г. поэзия виленской польской поэтессы Ядвиги Вокульской (Пиотровичевой), в 1938 г. — Maskarada Ярослава Ивашкевича ¹⁷⁾.

      С другой стороны, одна из польских «литературных сред» в феврале 1933 г. была посвящена переводам польской поэзии на русский язык. Д. Д. Бохан читал доклад на польском языке (затронув и творчество «новейших польских поэтов»), а актеры городских театров исполняли стихотворения и фрагменты его переводов из Адама Мицкевича, Юлиуша Словацкого, Зигмунта Красинского, Марии Конопницкой, Станислава Выспянского ¹⁸⁾. В октябре того же года состоялась закрытая «литературная среда» с дискуссией о переводах литературных произведений. Д. Д. Бохан, оказавшийся среди «специально приглашенных лиц», недоумевал, почему отнюдь не «секретную» тему нельзя было обсуждать публично, и поместил в газете короткий отчет. Из него следовало, что в дискуссии участвовали поэты Витольд Гулевич, Чеслав Милош, Тадеуш Лопалевский, историк искусства и знаток прошлого Вильно Ежи Орда, известный специалист по классической филологии профессор Стефан Сребрный, композитор и музыкальный педагог Тадеуш Шелиговский. При этом Бохану пришлось спорить с Милошем «и другими представителями польского “литературного молодняка”: он

       никак не мог согласиться с тезисом, по которому переводчик может «исправлять» автора и даже... не знать языка, с которого переводит. Ссылаясь на переводы греческих трагиков — Яна Каспровича и Д. С. Мережковского, перевод Бельмонта Евгения Онегина, Тувима Медного всадника и Слова о полку Игореве, Т. Лопалевского — русских Былин, Бохан доказывал необходимость и основательного знания языка переводимого произведения, и благоговейного отношения к каждому слову переводимого оригинала. ¹⁹⁾

      В среду 13 марта 1935 г. в помещении союза польских литератов в Вильне на Остробрамской 9 состоялся доклад Д. Д. Бохана на польском языке о русской эмигрантской литературе ²⁰⁾. Участвовали в дискуссии, судя по отчетам газет, Стефан Сребрный, Конрад Гурский, Анатоль Мирович, Владислав Арцимович, а также С. Д. Бохан-Савинкова и С. Г. Поволоцкий, журналист и деятельный участник вечеров ЛАС ²¹⁾. Тот же «русский молодой литератор» Сергей Поволоцкий, по свидетельству Н. М. Волковыского, читал доклад о Владимире Маяковском и Борисе Пастернаке в Кружке полонистов УСБ, где Ежи Путрамент выступал с докладом, посвященным Есенину ²²⁾ .
      В связи с 50-летием деятельности профессора Мариана Здзеховского Виленское русское общество в феврале 1933 г. устроило юбилейное чествование, на котором было «немало и представителей польского литературного и ученого мира» ²³⁾. Арцимович и Здзеховский выступали на торжественном заседании в зале литовской гимназии (Домбровского 5), посвященном 25-летию смерти Л. Н. Толстого, организованном в ноябре 1935 г. ЛАС ВРО совместно со всеми русскими общественными организациями Вильно и при участии культурных организаций иных национальностей ²⁴⁾. Полтора года спустя Здзеховский участвовал в торжественном заседании в зале литовской гимназии, посвященном 100-летию со дня рождения А. С. Пушкина (1937). В вечерах русских литераторов принимали участие также профессор Стефан Сребрный, профессор Казимир Заводзинский, профессор Конрад Гурский, доцент Станислав Цывинский ²⁵⁾.
      Немаловажным представляется и то обстоятельство, что многие участники русской литературной жизни учились и работали в УСБ и других учреждениях вместе с польскими учеными, писателями, поэтами. Например, дочь Д. Д. Бохана с пражским дипломом поступила вольнослушателем в Университет Стефана Батория, готовила под руководством слависта профессора Эрвина Кошмидера диссертацию о лексических изменениях в древнечешском языке и одновременно работала секретарем редакции бюллетеня Balticoslavica Научно-исследовательского института Восточной Европы, секретарем которого, как известно, в 1931 г. был Теодор Буйницкий ²⁶⁾. В. С. Байкин, член ЛАС ВРО, был лектором русского языка и древнерусской литературы в УСБ, помещал рецензии на публикации о русских писателях в бюллетене Balticoslavica и был автором статьи о Пушкине в журнале Środy Literackie (1937, nr 7), сотрудниками которого, как известно, были Арцимович, Милош, Буйницкий (который стал и его редактором, начиная с номера 5) ²⁷⁾.
      Д. Д. Бохан, один из руководителей ЛАС, писал много обзоров польской литературы, переводил польских поэтов, в том числе и современных виленских. Среди прочего он перевел поэму Достоевский Станислава Бжозовского и в газете Наша Жизнь в 1930 г. он писал о ней; в газете Виленское Утро в январе 1922 г. были опубликованы его переводы стихотворений Чеслава Янковского. В мае 1933 г. на уже упоминавшемся специальном литературном вечере были представлены его переводы произведений В. Арцимовича, Я. Вокульской-Пиотровичевой, Е. Вышомирского, В. Гулевича, В. Добачевской, Т. Лопалевского, В. Харкевича, Ч. Янковского и других виленских польских поэтов (всего более сорока стихотворений четырнадцати авторов) в исполнении композитора К. М. Галковского, артистов И. И. Поплавского, Ю. Л. Ивиной, К. М. Антоневича, Н. А. Ярмолович и других ²⁸⁾. Такие переводы Бохана публиковались; например, в редактируемой им ежедневной газете Новая Искра в апреле 1935 г. были напечатаны его стихотворения Валериана Харкевича, Эугении Кобылинской-Масеевской, Ванды Недзялковской-Добачевской. Статью о переводах Бохана польской поэзии на русский язык Станислав Цывинский поместил в третьем номере квартальника Środy Literackie (1936) ²⁹⁾; она вышла также отдельным оттиском ³⁰⁾.
      В таком контексте представляется закономерной большая статья Бохана «Новейшая польская поэзия», опубликованная в виленской газете Наше Время (Русское Слово) в феврале 1934 г. и содержащая в себе, в частности, оценки поэзии Теодора Буйницкого и переводы его стихов ³¹⁾. Русский критик и переводчик солидаризовался с мнением Вацлава Роговича об отсутствии в новой польской поэзии преемственности, о разрыве традиции и принципиальном отличии творчества молодых поэтов не только от «великих классиков польской поэзии» Мицкевича, Словацкого и Красинского, но и от «последних больших поэтов, почти наших современников» Асныка, Конопницкой, Каспровича. Важнейшей чертой новой поэзии Бохан, вслед за польскими критиками, считает, помимо отказа «от прежних патриотических и мессианских мотивов», широкое использование ассонансов вместо рифм и «почти полный отказ от описаний с заменою их нагромождением иногда весьма странных образов»:

      Ассонансы, как нечто сознательно новое, ввел в польскую поэзию Ярослав Ивашкевич; за ним пошли и Галушка, и Подгорский-Околов, и Бржостовский, и Тувим, и Слонимский. Можно, конечно, спорить, что лучше: классические рифмы Мицкевича, Асныка, Конопницкой, или ассонансы: rzędem — jarzębin (Ивашкевич), orkiestrze — przestrzień (Тувим), blasków — łaską (Ижиковский) — но это во всяком случае нечто новое, если не лучшее, то — иное... Труднее согласиться с излишним нагромождением образов, которые не всегда можно сразу понять, так что стихотворение принимает характер ребуса, который читатель должен разгадывать.

      Для понимания веса если не одобрительных, то по меньшей мере нейтральных суждений Бохана необходимо отметить, что он, как и другие деятели зарубежной русской литературной жизни, своим долгом считал поддержание традиций классической русской литературы и негативно относился к модернистским исканиям. Себя он называл «убежденным пушкинианцем», которому «трудно находить красоты и наслаждаться произведениями поэтов новейших школ» ³²⁾, и отказывался считать поэзией «ту “заумную” ерунду, которую оптом создают парижские и пражские “знаменитые” стихописатели» (имелись в виду русские поэты авангардистской ориентации). Если Александр Блок или Валерий Брюсов, по его словам, «отходили от канонов Пушкина», то «тайна красоты Двенадцати Блока еще никем не разгадана, а у Брюсова — лучшее именно то, где он возвращается к Пушкину» ³³⁾. В его системе ценностей чем меньше от современных «измов», чем меньше отступлений от традиционных метрических схем и способов рифмовки, тем лучше ³⁴⁾. Поэтому на одной из русских «литературных пятниц» Бохан отметил «неприемлемость новейшей виленской польской поэзии, соединяющей “левизну в поэзии” с “левизною в политике”» ³⁵⁾. По той же причине Бохан в большой статье о первом номере журнала Środy Literackie назвал прекрасными стихотворения Владислава Арцимовича и Тадеуша Лопалевского, но опубликованное по соседству стихотворение «представителя “авангарда” — в 70 строк, без единого знака препинания, с двумя точками, т. е. состоящее из двух фраз» (очевидно, речь идет о стихотворении Юзефа Маслинского „Prędzej strzelać!”), вызвало упреки в «странном подборе произведений» и рекомендации редактору журнала Тадеушу Лопалевскому: по словам рецензента, следовало снабдить стихотворение «надлежащим комментарием», поясняющим, «имеет ли оно смысл, и если — да, то что собственно означает», и как его надо читать. Оригинальными и понятными критик назвал стихотворения Александра Рымкевича, Ежи Путрамента и Ежи Загурского и продолжил:

      Вот относительно «Молитвы за край, называемый Польшею» Т. Буйницкого — читатель остается в недоумении: это — стихи или «нарочно»? Всерьез пишет поэт или издевается над читателем? Можно, конечно, молиться за все, но вот за что, между прочим, молится Т. Буйницкий:

Za Kusocińskiego i Walasiewiczównę ³⁶⁾,
Za profesorów, którzy mają POS,
Za miasta: Nowogródek, Tarnopol i Równe,
Za tężyznę i Trzeci Most...

      Непонятно: почему за третий мост в Варшаве, а не за автобусы в Вильне и не за железную дорогу Новогрудок — Новоельня? Почему за Ровно — а не за Мейшаголу или Здолбуново? На это даже у Шершеневича не найдешь ответа… ³⁷⁾

      Попутно необходимо отметить, что Бохан к числу интересных материалов первого номера журнала отнес, наряду со статьей Ванды Добачевской о необходимости децентрализации культурной деятельности и очерком Эугении Кобылинской-Масеевской, статью Юзефа Маслинского об истории поэтической группы «Жагары» ³⁸⁾. Надо полагать, что и остальные номера квартальника, со стихами, отрывками поэм, переводами, статьями поэтов из круга «Жагаров» Теодора Буйницкого, Яна Гущи, Ежи Загурского, Чеслава Милоша, Ежи Путрамента, Александра Рымкевича были знакомы Бохану, тем более, что в третьем номере была помещена упомянутая выше статья Станислава Цывинского о переводах Бохана.
      На фоне общего негативного отношения к проявлениям новаторства и такой неодобрительной оценки стихотворения Буйницкого «Молитва за край, называемый Польшею» тем весомее представляется заключительная часть статьи 1934 г. о новейшей польской поэзии. В ее заключении Бохан остановился на Теодоре Буйницком как одном из «самых молодых» польских поэтов. По его словам, поэт «не вполне еще отошел от старого понимания поэзии, но по формам принадлежит к “новейшим”, широко используя и причудливые образы, и ассонансы». В доказательство критик привел в своем переводе стихотворение «Элегия» („Elegia”: „Wiatr zwiewa śnieg z ugorów...“) из сборника «Ощупью» (Poomacku, 1933), отметив в комментарии, что по форме с характерными образами и ассонансами и по двойному смыслу (реальный путь и путь жизни) отвечает теории новейшей поэзии:

С горы свевает ветер снег.
Снег этот очи засыпает.
Вдоль полотна — кровавый след.
Идущий кровью истекает.
Путь. И все трупы на пути.
Идет вперед. Приговоренный.
А телефонные столбы —
То плачи виселиц и стоны.

      Но тот же поэт, продолжает Бохан, «в превосходном с точки зрения старой поэтической школы стих[отворении] “Молитва к Божией Матери”, по форме, впрочем, напоминающей причудливую ритмику Двенадцати Блока», оказывается по содержанию и по форме «ближе к старой школе, чем к «новой» поэзии, и вероятно, коллеги автора по «группе», к которой он принадлежит, его не очень одобряют». Помимо Двенадцати Блока, это стихотворение напомнило автору статьи «дивные» Гимны Яна Каспровича (примечательно, что Hymny действительно входили в круг чтения Буйницкого в 1928—1929 гг. ³⁹⁾). Эти соображения подкреплял перевод двух последних строф стихотворения „Modlitwa do Matki Boskiej” („Panna Niepokalna Ty wiesz jak pragnę boleśnie...“ и т. д.) из той же книги стихов Буйницкого:

Непорочная Дева, ты знаешь, как страстно хочу я
Верить в Бога и Сына, и слова познать его власть;
Знаешь Ты, почему все срываюсь со сна и зову я
Милосердного Бога — пред Которым боюсь я упасть.
Ах, зачем так легко мне не верить в легенду спасенья,
И зачем в моем сердце все яды ужасные эти?
О, Прибежище слабых и страждущих всех Утешенье —
Я к стопам Твоим, змия поправшим,
Припадаю с мольбою о свете.

      С другой стороны, «совсем по-новому», в оценке Бохана, звучит стихотворение «Маяковский». Если в поэме Достоевский Станислав Бжозовский «как бы перевоплотился в великого русского писателя», то нечто подобное критик обнаруживает и у Буйницкого; в свою статью Бохан включил полный перевод стихотворения:

Мы,

матросы безумных

и пьяных судов,

Броненосцев,

не знавших

пощады;

Приключений

мы ждем,

как ловцы жемчугов,

Те рабы

из старинной

баллады.

Мы

застыли на вахте,

на реях висим,

Заглядевшись

на месяц

в надежде;

К Дульцинеям

наивным

любовь мы храним

Любим пурпур

в лохмотьях —

как прежде.

Кочегары миров,

где котлы

все кипят,

Вам — чья сила

в плечах

необъятна;

Вам, зовущим

с плакатов,

с трибун и эстрад,

Вам,

что проданы

тысячекратно.

Вам,

идущим вперед,

под прицел батарей

Через

улицу

на баррикады;

Чьи слова

все бумаги

жгут силой своей,

Страшной силой,

что жжет

без пощады;

Вам,

что в бездну упали

со ста этажей,

Вам, сгоревшим

в устной

горячке.

Долг вам жизнью,

что брошено нами,

как мячик,

Долг вам жизнью

мы плотим

своей.

      Закончил статью Бохан выражением своей убежденности, которая, как кажется, в этом случае оправдалась:

Трудно пророчить, что может дать польской поэзии Т. Буйницкий в будущем, как нельзя было угадать позднейшего В. Брюсова в его однострочной «поэме»: «О, закрой свои бледные ноги», но едва ли можно сомневаться, что талантливый поэт найдет свой путь.

      Таким образом, «жагаристов» и русских литераторов связывала богатая и разнообразная литературная и культурная жизнь межвоенного Вильно, совместное участие в литературных вечерах и собраниях. Первые оценки поэзии участников группы на русском языке, первые ее русские переводы появились в виленской русской печати. Творчеству современных польских авторов Вильно в русской литературной среде уделялось внимание если не большее, то и ничуть не меньшее, чем классической польской литературе или современной польской поэзии и прозе Варшавы и Кракова; у «жагаристов» же, при интересе к русской поэзии от Пушкина и Лермонтова до Ахматовой, Гумилева, Есенина и Маяковского, особого внимания к местной русской литературной продукции обнаружить не удается. Эта своеобразная асимметричность рецепции объяснима и качеством продукции, и провинциальным статусом виленских русских поэтов. Господствовавшая в зарубежной русской литературе консервативная установка предполагала сохранение традиции, прерванной на родине, и увязывала литературное новаторство с разрушительными социальными экспериментами. Соответственно между техникой стиха «жагаристов» и русских виленских поэтов, избегавших отступлений от традиционных стихотворных размеров и экспериментов в рифме, общего мало. Однако в образной структуре и элементах катастрофизма в стихотворениях виленских поэтов, в частности, Александра Тычинского, могут быть выявлены черты, сближающие их с творчеством «жагаристов». Но разработка этой темы — задача будущих исследований.

      ³⁾ Лекция В. Ледницкого. Наше Время. 1935. № 49 (1372) = Русское Слово. № 49 (977), 28 февраля. Ежедневная газета под редакцией Г. А. Мациевского (в 1930—1932 гг.), затем С. М. Горячко (с октября 1932 до июля 1933 г.), позднее Ф. А. Котляревского «Наше Время», с конторами в Варшаве и, в отдельный период, также в Львове, но главной редакцией в Вильно, где она и печаталась в типографии Е. А. Котляревского, и начавшая выходить позднее «Русское Слово» — одна и та же газета, различающаяся лишь заглавием и тем, что «Наше Время» распространялась с приложением в виде рижской газеты «Сегодня» (в действительности скорее «Наше Время» была региональным приложением к «Сегодня»).
      ⁴⁾ См. анонсирующие заметки: В литерат.-артистической секции Вил. Рус. О-ва. Наше Время. 1933, № 14 (724) = Русское Слово, № 14 (244), 18 января; В литерат.-артистической секции Вил. Русск. О-ва. Наше Время. № 15 (725) = Русское Слово. № 15 (245), 19 января; отчет: Вечер русских былин в Вильне, Наше Время. № 21 (731) = Русское Слово. № 21 (301), 26 января.
      ⁵⁾ Анонс: Вечер Лит.-Арт. секции ВРО. Наше Время. 1933. № 111 (821) = Русское Слово. № 111 (391), 12 мая.
      ⁶⁾ См. отчет: Литературная пятница. Наше Время. 1933. № 117 (827) = Русское Слово. № 117 (397), 19 мая.

      ³⁹⁾ Tadeusz Bujnicki. Szkice wileńskie. Rozprawy i eseje. S. 205.

* Paweł Ławryniec. „Żagary” i rosyjskie kręgi literackie w międzywojennym Wilnie / Z języka rosyjskiego przełożył Michał Kuryłowicz. Żagary. Środowisko kulturowe grupy literackie. Pod redakcją Tadeusza Bujnickiego, Krzysztofa Biedrzyckiego, Jarosława Fazana. Kraków: TAiWPN Universitas, 2009 (Biblioteka Literatury Pogranicza. T. 18). ISBN 97883-242-0915-6. S. 251–265.