Материалы Балтийского архива

         Гродно – небольшой, очень чистенький и уютный городок, с весьма странной политической историей. В кратких словах она сводится к следующему: сначала из Гродно очень многие уходили, потом туда очень многие приходили.

         Прежде всего из Гродно исчезло еврейское население, и исчезло по экстренному настоянию добрых русских властей, которые, очевидно, полагали, что срочное выселение евреев сможет заменить недостаток снарядов или неправильность стратегических планов генерального штаба. Когда оказалось, что даже приставы, выселявшие евреев, не смогли помочь положению, начали делать беженцев из местных поляков. Поляки уехали, а за ними покинули город и чиновники. Что в городе осталось – неизвестно. Говорят, что осталась армия, которая тоже отступила. Словом, из города, кажется, было выселено и ушло все, кроме одного хромого портного, который мне впоследствии и рассказал об этом.

         Потом в Гродно стали приходить. Это была сплошная полоса всяких приходов, весьма тяжелая для городского организма. Сначала, конечно, пришли немцы. Что делали немцы – догадаться нетрудно. Использовали дикие каштаны, заставили починить тротуары, изъяли из употребления бродячих собак, ввели карточную систему, подождали собственной революции, немного посидели и ушли. Потом пришел белорусский полк, весьма обрадовавший все местное население и крайне испугавший крестьян-белорусов, которые, по словам одного моего знакомого из их среды, скептически ворчали:

         – Русские были – ушли… Немцы пришли – ушли… Теперь еще белорусы пришли: что-то будет?..

         Белорусский полк был недолго. Его сменили поляки. Они сразу же – вопреки сомнениям местных жителей – почувствовали себя старожилами и объявили все, что можно охватить глазом, исконным польским: и жителей, и дома, и деревни, и даже скворцов на крышах.

         Вскоре после этого приехал в Гродно и я. Должен открыто заявить, что себя я отнюдь не причисляю к разряду гродненских оккупантов, и местное население совершенно меня не испугалось.

         Наоборот, один из его представителей, в лице носильщика местного вокзала, при суровом взгляде на мой тощий багаж, довольно дипломатически заметил:

         – А и сколько же это шерамыжников приезжают – бяда прямо…

         Прожил я в Гродно до того момента, когда, по счастливому выражению Л. Д. Троцкого, – большой шутник и находчивый мужчина – кто-то должен был хлопнуть дверью, а кто-то эту самую дверь открыть.

         Говоря менее туманным языком, большевики хотели взять Гродно, а поляки не хотели добровольно уходить. Для мирного населения это означало, что одни будут бить перед уходом, а другие после прихода. Один из местных стратегов – содержатель бакалейной лавки – уверял меня, что необходимо только учесть момент:

         – Когда буду уходить, так всякий должен идти на чердак.

         – Зачем?

          – Он спрашивает: зачем? Кому же придет охота грабить на чердаке, когда это можно сделать в первом этаже. Зато, когда будут приходить, так нужно лезть в подвал.

         – А это зачем?

         – Он еще не понимает… Кто же полезет грабить в подвал, когда это можно сделать во втором этаже.

         Должен сказать, что мой скептик-знакомый недооценил энергии и трудолюбия уходящих и приходящих. Одни уходя, а другие – приходя грабили и в подвалах, и на чердаках, и во всех попавшихся на глаза этажах. Это была добросовестная, хорошо выполненная работа, говорящая об исключительной добросовестности и тщательности.

         В эти знаменательные дни, так сказать, двухдневный файф-о-клок для всего города и его окрестностей, было довольно весело: одни стреляли, наступая, другие отстреливались, отступая. Друг другу обе стороны тактично не причиняли никакого ущерба, зато во многих домах естественная вентиляция была удачно заменена искусственной в виде громадных дыр на крышах и стенах от шестидюймовых снарядов. От снарядов не спасались и те, кто даже метался по дворам с истерическими криками о помощи. Кусок где-то разорвавшейся шрапнели, между прочим, довольно увесисто ударил по голове мою прислугу – вздорную и сварливую бабу: это был, по моему мнению, единственный разумный результат артиллерийской подготовки ко взятию незащищенного города.

         Город взяла советская кавалерия. Дралась она изумительно, вплоть до взятия танков конной атакой, но, к сожалению, военные действия ея продолжались еще сутки даже после ухода неприятеля. Среди трофеев этой суточной кампании можно считать несколько сот золотых часов, колец, браслетов и других боевых матерьялов и взрывчатых веществ.

         Я решил задержаться в городе, пока меня не расстреляют. Надежды мои в этой области не сбылись и меня не расстреляли хотя бы немножко, так сказать, из приличия.

         Жил я с большевиками больше двух месяцев. Сначала мы понравились друг другу, но к концу – как бывает и во всяком романе – наступило довольно серьезное охлаждение с обеих сторон.

         Как и всегда, вмешалось третье лицо – новая чрезвычайка какой-то из проходящих мимо армий.

         Если к этому добавить, что одновременно с ней в Гродно появился сам Дзержинский, вы поймете то чувство некоторой неловкости, которое невольно охватило меня.

         В один очень нехороший вечер ко мне пришел знакомый коммунист, парень очень хороший и добродушный, и сказал:

         – А вас ждут.

         – Смотря по тому, где, – довольно кисло отозвался я, – если в кинематографе или в ресторане…

         – Хуже. В новой чеке.

         – Не завидую, – искренно сознался я, – им предстоит долгое ожидание.

         В ту же ночь я сложил в банный мешок два воротничка, зажигалку, коробку спичек к ней, носовой платок и две рукописи и вышел из дому.

         Всю ночь я бродил по городу, пока утром мне кто-то не объяснил, что теперь бояться нечего, так как тот чекист, который непременно хотел меня расстрелять, уехал в Белосток и наверное обо мне забудет, ибо имеет сверхъидейное тяготение к коньяку.

         – Вот если он вернется, тогда другое дело.

         Я решил, что дожидаться этого возможного свидания не имеет никакого практического смысла и решил все-таки испариться из города. Как раз в это самое время поляки вспомнили, что если они снова вернутся в город, это будет вполне остроумным трюком. Я плохой стратег и не знаю, как это произошло, но через день в городе снова началось необычайное оживление: кто-то стрелял в него с одной стороны, кто-то – с другой.

         Трудно сказать, до чего мне это не понравилось…

         – Знаете что, – мысленно сказал я обеим сторонам, – я, кажется, вам здесь немного мешаю… Попробуйте выйти из положения без меня…

         На другой день утром подобрав подходящую компанию из четырех молодых людей с крепкими ногами, сильным желанием куда-нибудь утечь и общим багажом в три фунта, мы двинулись в путь.

         – Знаете что, – предложил я, - верст за десять отсюда первые литовские посты… Пойдем, братцы…

         – А если не за десять, а за сорок, – откровенно спросил один из молодых людей с крепкими ногами, – разве вы не пойдете?..

         Шли мы долго и мрачно, закусывая краюхой черного хлеба, купленной по пути у какого-то деревенского спекулянта за думскую тысячу с большой дырой посередине.

         Около какого-то перелеска к нам вышли два человека в зеленых френчах и в фуражках с желтыми околышами.

         – Куда?

         – В Литву, – хором ответили мои спутники.

         – А назад не хотите? – неуверенно предложили люди в зеленых френчах.

         Тон их предложения был настолько неэнергичен, что мы сразу же категорически отказались.

         – Ну ладно, идите…

         Через пять минут я был на литовской территории…

Арк. Бухов. Кусочек воспоминаний. Фельетон. Эхо. 1923. 16 февраля. С. 7–8.