Палтиель Каценельсон

В час, когда корабль разбитый тонет,

Жутко – нем безбрежный океан.

Радио зовет, рыдая – стонет:

Все на помощь! Без различья стран!

S. O. S. Спасите наши души!

(Не нужны эфиру провода)

И летят призывы морю, суше,

А кругом – лишь небо и вода.

 

S. O. S. Здесь женщины и дети...

S. O. S. Отцы и сыновья...

Эти стоны – огненные плети,

Эти крики – стали лезвея...

 

В час, когда тонула «Лузитанья»,

В час, когда «Титаник» шел ко дну –

Этот зов – коснулся ли сознанья,

Взволновал ли душу хоть одну?!

 

* * *

 

Средь чужих я – словно в океане,

Льется ток из неподвижных глаз.

Кто спасет во вражьем этом стане

В час крушенья, в скорбной жути час?

 

Я ль законы Вечности нарушу,

Иль смиренно руки протяну?

Рвется крик: спаси больную душу!

S. O. S. Корабль идет ко дну.

 

Кто поймет, кого страданье тронет?

В жизни нет ни сказок, ни чудес.

Безответным в мраке этом тонет.

Крик предсмертной боли: S. O. S.

 

Конкурс поэтов // За свободу! 1929, № 155 (2788), 16 июня, с. 4;

Результаты конкурса русских поэтов в Польше // Наша жизнь, 1929, № 188, 16 июня, с. 2–3.

 

С годами мне в душу пришла лучезарная ясность.

Терпимее к людям, я многих друзьями зову.

Безгневье. Смиренье. И страсти на смену бесстрастность,

О, только бы жить, и дышать, и глядеть в синеву.

 

Опавшие листья, вздымаясь, кружатся по ветру

И никнут, поблеклые, снова к усталой земле.

И друг мне милее, и так безразличен мне недруг,

Погрязший – по горло – в тревоге, в обмане и зле.

 

Прозрачная четкость. Волнующи груды и шумы.

Полжизни ушло. – (Или больше?) – Тех дней не вернуть.

По новому тихи о прошлом сентябрьския думы,

По новому светел в грядущее медленный путь.

 

Результаты конкурса русских поэтов в Польше // Наша жизнь, 1929, № 190, 19 июня, с. 3;

К конкурсу поэтов // За свободу! 1929, № 168 (2801), 29 июня, с. 4.

Прямою дорогой по желтым пескам,

Без цели. Вверху небеса голубые.

Шпалерами сосны и ели густые,

Как рельсы плывут по обеим бокам.

 

Цветок придорожный мелькает желтизной,

И вздрогнем от ветра сухой можжевельник, 

И снова смолистые сосны и ельник – 

И тише в тени их полуденный зной.

 

И вдруг как прорвавшийся луг золотой,

В глуби засмеется лукаво березка,

И сочною краской, живою и броской

Ландшафт оживится – унылый, простой.

 

Здесь все безраздумною жизнью живет,

Смеется, тоскует, пьет солнце и дышет.

Здесь жалоб ненужных никто не услышит,

И если услышит, то их не поймет.

 

И тянется леса сплошная стена

До озера – два или три километра,

И водная гладь, вся рябая от ветра

Откроется вдруг холодна и ясна.

 

П. Каценельсон. Лес // Наша жизнь, 1929 № 210, 13 июля, с. 3.

Стоит мне встретить глаза устремленные,

Словно просящие ласки на миг,

Вложу я раны души обнаженные, 

Мудрость немую давно я постиг.

 

Вырвутся с криками лебеди дикие

Видишь, как часто вздымается грудь –

Словно решаются судьбы великие –

Господи, Ты покровителем будь.

 

Долго блистали зарницы предвестницы,

Долго сбиралась над сердцем гроза.

Помнишь, ребенком – на небо по лестнице,

Чтоб целовать ангелочьи глаза?..

 

Сердце уставшее стало историком 

Былей безрадостных и... небылиц 

Жизнь подрубила незримым топориком 

Молодость, «лестницу», крылья у птиц.

 

П. Каценельсон. Стоит мне встретить глаза устремленные... // Наша жизнь, 1929, № 220, 25 июля, с. 3.

Он схватит природу в объятья

И держит, и крутит, и бьет.

В руках его все без изъятия

И вторит ему и поет.

 

Холодный, порывистый, сильный,

Кто знает – откуда, куда? 

К березке – наклонится стильно.

К пруду – и застынет вода.

 

Как кошка проворная с мышью,

Отпустит и вновь налетит.

Он чудом пройдется по крыше,

И гулко сосной зашумит.

 

Пускается в пляску кадрилью

Под дикий разбоцницкий свист.

Играет взметенною пылью

И гонит, им сорванный, лист.

 

Холодный порывистый ветер –

Вот, вот опрокинет жилье.

Сегодня весь день и весь вечер 

Он просится в сердце мое.

 

Палтиель Каценельсон. Ветер // Наша жизнь, 1929, № 233, 9 августа, с. 3.

Что спросить ты хочешь и не смеешь?

Отчего тревогой полон взгляд?

Сохранить нетронутой сумеешь 

Душу в годы неизбежных страд?

 

Или память о былом, как горечь,

Отравила сердце навсегда? 

Или впрямь узнала жуть и горе, 

Что таил я от тебя года? 

 

Знаю все, о чем мечтать не смеешь,

И о чем не в силах ты спросить.

Говорить о чувствах не умеешь?

И не надо. – Лишь умей любить?

 

П. Каценельсон. Что спросить ты хочешь и не смеешь? // Наша жизнь, 1930, № 371, 19 января, с. 3.

Порыв один. И цель одна. 

И цель – бесцельность и забвенье.

Один – огнем тугим вина,

Другой – молитвы исступленьем.

 

Спокойнейший – от всех тревог – 

Себя вдруг выдаст словом, взглядом.

Таинственный заслыша рог,

С мятушимся вдруг станет рядом.

 

Один пьет чашу слез до дна,

Другой лишь край ее пригубит.

Но грусть бесцельности одна – 

Равно обоих приголубит.

 

И где-то смысл? И где-то Бог?

И мысль – дымок из тонких трубок. – 

Земле ступни горящих ног,

А небу глаз усталых кубок.

 

П. Каценельсон. Бесцельность // Время, 1930, № 19, 21 января, с. 2.

Когда звенит осенняя вода, 

Когда тоска весь день томит безмерно,

А ночь улыбкой пьяненькой гетеры

Зажжет усталых мыслей провода – 

 

В моем мозгу рождаются тогда

Болезненно-неясные химеры.

Как символы замысловатой веры,

Туманится души моей слюда.

 

И все, что было близким и святым,

Становится далеким и ненужным – 

Я не склоняюсь трепетно пред ним.

 

И я иду уже путем окружным – 

Тревожным снам, мечтам моим недужным 

Я поклонюсь – усталый пилигрим.

 

П. Каценельсон. Тоска. Сонет // Время. 1930, № 24, 26 января, с. 2