Материалы Балтийского архива

     Если к имени прибавляют «известный», «талантливый» – это значит, что обладатель имени не слишком известен и не так уж талантлив. Алданова давно называет только Алдановым, без всяких «пояснений». Так же без пояснений он войдет в историю литературы, и займет в ней не мало страниц.

     Дело будущих исследователей – разобрать по группам современных нам писателей, указать, кто на кого влиял, кто кого вел за собой, но, кажется, и теперь уже можно сказать, что Алданов не будет внесен ни в какую группу, а станет отдельно и одиноко: последователей у него нет. Современные писатели, вообще, – сплошь оригинальны, никто ни у кого не «занимает», или занимает очень осторожно (это, надо полагать, заслуга гимназий: чересчур много там говорилось о том, чем и у кого позаимствовались великие писатели). Алданову же не подражают вовсе: он чрезвычайно своеобразен и потому скопировать его легко, но и опасно – сейчас же бросится в глаза.

     А жаль, что не подражают – ведь часто и списывание бывает полезно; тем более, что у Алданова многому и многим следовало бы поучиться. Особенно пригодилось бы это кое-кому из советских специалистов по историческим романам; если сведений по истории им не занимать стать, благодаря доступным архивам, и если Алдановскому дару приблизить эпоху, заставить читателя жить ею – нельзя научиться, то можно и надо бы от него научиться писательской элегантности – чистоте и правильности языка; исторические романы совспецы еще пишут суконным, неудобопонятным языком «колорита времени» ради – старый, и очень давно признанный негодным прием, без которого все же не могут обойтись даже такие писатели, как А. Толстой, Ю. Тынянов и Р. Гулль.

     Алданов далек от подобных приемов – и о восемнадцатом, и о двадцатом столетии он пишет одинаково чистым и правильным, простым, без побрякушек, безукоризненно точным языком. В этой простоте и точности, в отчетливом знании всех тонкостей речи – красота стиля Алданова, как обаятельность его манеры письма в иронии и убийственных, беспощадных сарказмов.

     Однако, своеобразие Алданова заключается не столько в языке и стиле, сколько в его (писателя, конечно, а не личности) вкусах и наклонностях.

     Естественно, когда данный автор описывает блондинок, – нельзя считать, что он сам блондин, можно только констатировать, что он предпочитает светлый цвет волос; если у него все герои кротки, как ягнята, это значит только, что он ценит кротость, а не то, что он сам – «ангел во плоти». Но авторские тяготения – богатый материал для характеристики: скажи мне, что тебе нравится, и я скажу, кто ты».

     Главный и любимый герой Аладанова – один очень умный, все возможное изведавший многое переживший человек, стоящий неизмеримо выше толпы, и одинаково презирающий как человеческие ошибки, глупость, пороки, так и патриотизм, и веру, и честь, и любовь, и долг. Он – вне человеческих законов, вне этики, морали, вне принципов – все это не существует для него. Его закон – в беззаконности, принцип – в беспринципности, да в том, что цель оправдывает особые средства. Таковым у Алданова Питт, Талейран, Пьер, Ламор, Браун, Федосьев и, наконец, «Мыслитель», “Le Diable Penseur” с вершины Собора Парижской Богоматери – «темная и страшная» и очень знаменательная фигура. Варьируются внешние условия, второстепенные черты характеры (да и то не всегда; в «Ключе» Браун и Федосьев кажутся близнецами); героев можно подразделить на активных и пассивных, на более или менее привлекательных, но основной рисунок не меняется никогда – Алданов остается верен своему «культу зрелого ума». Ему отданы все творческие силы писателя (едва ли не намеренно ничтожны остальные действующие лица, как Штааль, Муся Кременецкая или Витя Яценко) Талейраны, Брауны, Питты обрисованы с такой яркостью и так убедительны, что начинает нравиться то, что у другого автора или в жизни показалось бы отвратительным; против воли поддаешься обаянию «злого ума» этих людей и, сопоставляя напр. с Талерайном – любое из литературных или исторических лиц с «добрым умом», против воли отдаешь предпочтение злому – «этот еще умнее».

     Интересна эволюция литературных героев. В детстве литературы – два строго разграниченных лагеря: положительные и отрицательные герои, у первых все добродетели плюс ум и разные таланты, и блестящая внешность, и счастье, и победа в конечном итоге, и все симпатии читателя, не говоря уже об авторе; вторые – тупы, уродливы и, как типы, несколько бесцветны и безжизненны – сказано «злодей» – и довольно. Позже различия несколько стираются, постепенно отрицательныя личности из «злодеев» – превращаются в дурных, но живых людей; вслед за внутренними меняются и внешние соотношения – лица «злодеев» немного хорошеют, зато обворожительных красавцев становится все меньше и только женские лица по-прежнему остаются хорошенькими; в русской литературе княжна Марья у Толстого, кажется, первая некрасивая героиня.

     С течением времени границы между положительными и отрицательными типами настолько затушевываются, что иногда сам автор не знает, хороший или плохой человек его герой (так было, напр. со всеми литературными «сверхчеловеками»); но все же, чувство отвращения к злому и симпатии к хорошему сохраняются и у автора, и у читателя. Это – взрослость, средний возраст литературы, девятнадцатый век. Двадцатый, в этом отношении, пока является продолжением девятнадцатого. По крайней мере, так обстоит дело у большинства писателей.

     В меньшинстве – один Алданов, но это Алданов, а не кто-нибудь другой, помельче. Им начата новая глава в истории литературных героев: место положительных личностей в книге занимают отрицательные, и у отрицательного героя, у бывшего «злодея» – и ум, и таланты, и удача, и победа, и – симпатии читателя.

     Кроме исторических (и полуисторических, как цикл «Ключа») романов, Алданов пишет политическия монографии (область, в которой его ставят гораздо выше Эмиля Людвига). Трудно сказать, что у него лучше. Собственно, разделение этих двух видов его творчества – чисто внешнее: во всех случаях Алданов остается тем же скептическим, хладнокровным наблюдателем, чуть-чуть сродни Брауну и Пьеру Ламору, и во всем, что только им писано – те же блестящие характеристики, тот же чудесный язык и стиль и то же мастерство.

Ксения Костенич

К. Костенич. М. Алданов (Этюд характеристики творчества). Наше время. 1935. № 157 (1480), 7 июля = Русское слово. № 157 (1049). C. 4

Ксения Костенич