Материалы Балтийского архива

     Вильна, которую мы приехали осмотреть летом 1913 года, лежит в долине среди живописных холмов, на обрывистых и извилистых берегах рек Вилии и Вилейки; над городом высоко возносится Замковая гора, вся поросшая густым лиственным лесом. Название свое она получила от когда-то стоявшего на вершине ее замка великого князя литовского Гедимина, от которого теперь остались лишь развалины.

     Первым делом мы направились осмотреть гору; уплатив по две копейки с каждого за право входа, мы вступили в большой густой парк, преобразованный из непроходимой чащи, некогда покрывавшей те места. Парк поддерживается в чистоте и порядке и производит приятное впечатление; широкие и узкие дорожки его то отлого опоясывают гору, то круто сбегают с нее и в опасных местах защищены перилами. Под ветвистыми деревьями было прохладно и хорошо, что было особенно приятно после жары, царствовавшей в городе.

     По широкой аллее мы поднялись наверх; на словно срезанной вершине высятся остатки славного когда-то замка князя Гедимина – основателя Вильны. Об этом основании сохранилось интересное предание.

     Много веков тому назад в дремучих лесах, покрывавших все пространство теперешней Вильны, охотился со своей свитой литовский князь Гедимин. Охота была удачная; в конце ее князь вдруг увидел огромнейшего тура и бросился за ним. Долго и безуспешно продолжалась эта погоня; наконец Гедимин настиг тура на высокой горе и убил его. Было уже поздно; на горе разбили шатры и после ужина все полегли спать; князю приснился странный сон: там, где лежал он, на вершине горы; стоит огромный железный волк и воет могучим голосом. Утром князь созвал жрецов и потребовал объяснения сна; криве-кривейто (верховный жрец) Лездейко ответил, что сон означает, что на месте том вырастет большой сильный город, который прославится на весь мир. Гедимину эти разъяснения понравились, и он решил основать город, новую столицу Литвы; для себя он выстроил большой замок на месте ночлега, на «Турьей» горе, и переселился туда в 1323 г.

     Так гласит предание; однако по многим русским летописям известно, что еще до Гедимина там стоял маленький городок или поселок. Так, Воскресенская летопись рассказывает, что в 1128 г. жители Вильны избрали своим правителем русского князя Ростислава Рогволдовича. Тем не менее, Гедимину принадлежит честь основания Вильны; при нем она выросла в столицу Литовского государства, он усиленно приглашал в нее солдат, купцов и ремесленников из Ганзейских городов и всячески украшал и укреплял ее.

     Город был обнесен крепким частоколом; его окружали две реки, так что он был совершенно неприступен; кроме того, замок на горе, охраняемый тремя башнями, окаймляли еще три вала.

Гедимин – один из замечательнейших государей своего времени; историки называют его создателем Литовского государства. В течение его двадцатипятилетнего царствования (1316–1341) Литва чрезвычайно разрослась путем присоединения многих русских областей, окрепла и завоевала себе почетное положение среди своих соседей. Гедимин сумел достигнуть этого не огнем и мечем, а почти исключительно благодаря выдающемуся уму своему. Между прочим, дочь его Альдона, в крещении Анна, была замужем за наследником короля польского, будущим величайшим королем Польши – Казимиром.

     Главным врагом Гедимина был знаменитый Тевтонский орден, войны с которым начались спустя четыре года по вступлении его на престол и продолжались до самой его смерти. Особенно памятно было рыцарям Меднинское поражение, где полегли все рыцари во главе с магистром; взятый же в плен товарищ последнего, Роде, был сожжен на костре в честь литовских богов.

     В 1337 г. магистр ордена для развлечения своих гостей, прибывших из Германии, устроил поход на литовцев; рыцари осадили крепость Пилен, в которой заперлись с князем Маргером 4000 литовцев. Два месяца длилась осада; литовцы отчаянно защищались и отбивали приступ за приступом. Тогда один рыцарь пустил в крепость несколько стрел с горючим составом; дома внутри ее запылали, и литовцы, увидевши, что нет спасения, решили умереть. На площади они сложили громадный костер, побросали на него детей своих, предварительно умертвивши их, а затем поручили одной старухе рубить им головы и бросать в костер. Та изнемогла на сотом человеке; оставшиеся вонзили друг в друга мечи. На глазах рыцарей, уже перелезавших через стены, князь Маргер, последний оставшийся в живых, возвел на костер и убил свою жену, а затем и себя.

     В 1341 г. нежданная смерть застигла Гедимина: он напал с войском на пограничную крепость Бейербург и, не зная еще ничего о появлении у немцев огнестрельного оружия, слишком близко подъехал в стене; первая пуля положила его на месте. Труп его был сожжен по языческому обряду на высокой горе близ Вильны, доныне называющейся Гедиминовою.

     Особенною красотой отличался верхний замок; там хранились сокровища литовских князей, и там же отводились помещения для знатных иностранцев.

     Много веков прошло с тех пор; замок пережил и полный расцвет, как княжеская резиденция, и героическую эпопею всевозможных войн и, наконец пришел в упадок... Теперь от него осталось немного: части двух-трех стен да башня, но и они выветриваются и разрушаются. Какие это были стены! Как умели строить в прежние времена! Огромные камни-валуны словно спаяны друг с другом, и толщина стен доходила чуть не до сажени; недаром такие постройки переживали века.

     Виленцы ценят эти развалины: над ними сооружено нечто вроде навеса; башня прикрыта железной крышей, а стены кое-где подперты солидными упорами.

     Дивная панорама открывается на далекое расстояние с Замковой горы; Вильна, вся утопающая в зелени, видна как на ладони: можно разглядеть все более или менее достопримечательные здания. Вот необыкновенно изящный и воздушный костел св. Анны, там монументальные костелы св. Яна и св. Духа и другие здания; слева желтеет, поросший щетиной леса, крутой обрыв реки Вилии, быстро катящей свои волны; в нее впадает изогнутая Вилейка, омывающая холмы, опоясывающие Вильну. Картина, от которой нельзя оторваться...

     Мы долго сидели на камнях во впадине самой высокой части развалин и любовались видом, затем обошли всю вершину горы, по которой некогда гулял Гедимин, и медленно спустились по крутой и изогнутой дорожке вниз в город; уличная духота снова охватила нас. Мы направились к костелу св. Духа.

     Вильна сохранила много следов седой старины; во многих местах улицы крайне узки и кривы, на крышах домов еще цела старинная черепица. Большинство улиц извилисты и то поднимаются в гору, то сбегают вниз; иногда тротуары превращаются в лестницы со ступеньками. Тротуары почти везде очень узки, так что часто трудно бывает разминуться двум встречным – одному приходится сходить на мостовую; последняя покато наклоняется к панелям, так что между ними остается нечто вроде канав, по которым бежит сточная вода.

     Жизнь в Вильне кипит ключом: улицы как муравьями покрыты спешащими во все концы народом. На фоне узких, поднимающихся в гору улиц, четко выделяются монументальные белые контуры огромных костелов, скорее напоминающих крепости, чем места общения с Богом. Они не похожи ни на русские, ни на французские церкви; русские мягче по очертаниям, круглее, довлеющие к земле; французские – стройные, тонкие, изящные, словно тянущиеся куда-то высоко, высоко в надзвездную даль. Ничего подобного нет в старинных виленских костелах: чрезвычайно высокие, они в то же время широки и отличаются необычайною толщиною стен.

     Случайно при звоне я подняла голову наверх; на страшенной высоте, как мячик, летал взад и вперед, далеко выступая за стену, многопудовый колокол; казалось, вот-вот он рухнет вниз. Такой способ звона – католический: у нас раскачивают у колоколов языки, а у них самые колокола.

Мы вошли в костел св. Духа и стали осматривать его; отец отправился искать настоятеля. Костел ничего особенного не представлял и отличался от прежде виденных мною лишь большими размерами да более роскошным убранством алтарей и стен. Статуи Пресвятой Девы и святых были обвиты лентами, бусами (более всего кораллами), венками, кусками красивых материй и обставлены горшками с разнообразными живыми цветами; на стенах позади них прикреплены целые коллекции маленьких и золотых изображений человеческого тела.

     Костел этот сооружен около 1441 г.

     Наконец появился отец в сопровождении закристиана (псаломщика); настоятель разрешил осмотреть подземелья, но лишь после семи часов вечера, когда обыкновенно заканчиваются богослужения. Мы двинулись далее продолжать осмотр города.

Костел св. Яна –  огромное, высокое здание, похожее на крепость, с глубокими амбразурами окон и массивными, тяжелыми главными дверями, у которых не раз происходили ожесточенные схватки в минувшие времена. Костел этот существует очень давно, с 1388 года, и здесь молились перед походом участники знаменитой Грювальденской битвы, происшедшей 15 июля 1410 года. Было приятно думать, что и я стою на том же месте, где пять веков тому назад молились мои предки, братья Ян и Збышко, из которых первый сложил свою голову под Грюнвальдом, а второй был тяжело ранен. Сколько за это время на глазах бесстрастно сидящих статуй святых сменилось поколений, сколько они видели и хорошего и печального!

     От костела св. Яна мы прошли по Большой улице через площадь к памятнику графу М. Н. Муравьеву, стоящему против генерал-губернаторского дворца; влево от него подымаются величавые здания бывшей иезуитской коллегии и монастыря, в которых теперь помещаются музей, виленская публичная библиотека и целый ряд учебных заведений. Все они примыкают к костелу св. Яна, некогда принадлежавшему иезуитскому ордену.

     Хранитель музея, весьма любезный господин, повел нас по ряду комнат со старинными сводчатыми потолками; стены их сплошь уставлены полками с книгами. Книг море – их 200 тысяч, – на русском, литовском, польском, французском и латинском языках. Параллельно стенам тянутся ряды добавочных полок, но несмотря на это, несколько маленьких комнат чуть не до потолка завалены неразобранными книгами; они лежат там, покрытые толстым слоем пыли, на радость мышам и паукам.

     При императоре Павел коллегия доживала последние дни своего расцвета, а при Александре I была окончательно упразднена, и иезуиты выехали за границу; помещения их отошли под новый виленский университет. Были привлечены лучшие силы Европы, учение было поставлено прекрасно, и под покровительством русского правительства молодой университет развился в старых зданиях. Снова закипела затихшая было жизнь, зазвенели в них молодые голоса... Но польское восстание подписало смертный приговор молодому университету, и часть помещений его была отведена под музей и библиотеку; по Высочайшему повелению последней были сданы все книги и рукописи коллегии, университета и всех конфискованных монастырских библиотек в крае. Материал накопился богатейший!

     На самом верху бывшей коллегии прежде находилась обсерватория для астрономических наблюдений. В некоторых комнатах еще стоят на своих местах старинные трубы, телескопы и разные инструменты, к которым пристроены специальные лесенки; в других уже пусто и тихо... Что уцелело от времени, то уничтожил там происшедший не так давно пожар. На полу и на потолке видны отверстия и круги от когда-то стоявших инструментов; часть пожарища не реставрирована до сих пор: полов нет, потолки прогорели, стены растрескались.

     Внизу, в конце ряда зал с книгами, затаилась маленькая комнатка. Находясь в углу между костелом и зданием коллегии, она долгое время была замурована, и никто не подозревал об ее существовании. Совершенно случайно, по звуку, обратили внимание на какую-то пустоту в стене и проломили ее; открылась квадратная высокая каморка, освещаемая большим окном, выходящим на двор. Ничего особеннаго в ней не было: нашлись только пустой шкаф в стене да пустой железный сундук. Что когда-то хранилось в них, для чего была предназначена эта комнатка – осталось неведомым.

     Большой и светлый читальный зал находится внизу; вокруг длинного стола, занимающего середину зала, тянется громадная витрина-подкова, под стеклом которой хранятся печатные и рукописные редкости. Здесь лежит оригинал литовского статута, писанного в 1588 г. на древне-русском языке, прежде господствовавшем на Литве; Туровское Евангелие XI века, на полях которого сохранились записи князя Острожскаго, церковные рукописи разных веков, указы и письма русских императоров и императриц и пр. На стенах развешаны картины и портреты деятелей края.

     Из библиотеки мы проследовали в музей, помещающийся рядом с нею; он очень богат, особенно раскопочными предметами разных эпох; описывать вся я не стану – это заняло бы слишком много времени и места, так как он чрезвычайно обширен и разнообразен. Между прочим, в большом зале, среди всевозможных коллекций, стоят два египетских саркофага с мумиями. Надпись на одном из них гласит, что мумия была некогда жрецом одного значительного египетского храм в IV (или V) веке; другая же мумия была жрицей во II (или III) веке, тоже до Рождества Христова.

     Очень интересна одна старинная железная кольчуга; она состоит из мелких колечек; по наружной стороне многих из них вырезаны изречения из писания. Хранитель музей рассказал, что ему удалось разобрать на некоторых колечках имя и фамилию первого хозяина ее, а также и различные даты, обозначавшие, когда он бывал в сражениях. Целый железный документ человеческой жизни!

     Хранитель музея, дававший нам объяснения, провел нас на двор бывшей коллегии и указал на вырезанные на стене латинские надписи и астрономические фигуры на той части здания, где была обсерватория; они еще хорошо сохранились и знаменуют протекшую славную историю этого здания.

     Распрощавшись с нашим путеводителем, мы двинулись в кафедральный костел, расположенный на площади. Особого впечатления он не производит, но обращает на себя внимание башня, стоящая в нескольких шагах от него; верх ее сделан сравнительно недавно, нижняя же половина и основание – древнего происхождения, еще до-христианских времен. На месте костела когда-то находилось языческое капище – Ромове – литовского бога Перкунаса и жертвенник с неугасимым огнем; башня эта – остаток от прежней, с которой верховный жрец – криве-кривейто – возвещал народу волю богов и там же производил астрономические наблюдения, по которым предсказывали жрецы. Внутри нее ныне – мерзость запустения; этажи все провалились и только прекрасная кладка стен вызывает удивление и восхищение.

     Телятники – так именуется издавна площадь, – в те отдаленные времена называлась долиной Светорога: здесь был сожжен прах князя Свенторога сыном его Геримундом; последний в 1265 г. основал храм Перкунаса. Он был без крыши и всего с одним входом; напротив входа стояло святилище с разными священными предметами, а под ним находилась пещера, где жили лягушки, змеи и другие гады, почитаемые литовцами. Святилище было главной частью храма; в нем стоял идол бога молнии Перкунаса, привезенный из Полангена. Его окружала как бы галерея; в ней помещался главный жертвенник, на котором горел неугасимый «Знич». Все было устроено так искусно, что никакие перемены погоды не действовали на него, а напротив, увеличивали пламя.

     Трудно представить себе, что полторы тысячи лет тому назад на месте этой вымощенной площади, окруженной каменными домами, шумел густой дубовый лес, в котором приносили жертвы и молились Перкунасу – богу с пучком золотых молний в руке!

     Костел – древнейший в Вильне; он был сооружен в 1387 году.

     Внутренность его – холодна и неприветлива; хороша в нем только боковая королевская каплица св. Казимира с мощами его. В нишах стен ее стоят серебряные статуи восьми польских королей.

     Закристиан провел нас в ризницу, пяти- или шестиугольную комнату, находящуюся влево от главного алтаря; вдоль всех стен ее вытянут замечательной работы старинный огромный шкап для различной церковной утвари и принадлежностей служб.

     В шкапу имеются всевозможные хитрые приспособления, потайные ящики, дверцы и пр.; цена его, по определению знатоков, несколько сот тысяч рублей. Из ризницы по удобной и широкой витой лестнице мы поднялись наверх, где хранятся различные вещи и между прочим два больших гобелена: они украшали когда-то замок князя Гедимина и изображали эпизоды из жизни его. Закристиан показал затем целую коллекцию старинных священнических риз; некоторые были чрезвычайно изящны и красивы, но в общем коллекция не из богатых.

     Отдохнув в зеленом и тенистом городском саду, мы отправились осмотреть еще одну из достопримечательностей Вильны – костел св. Анны. Вскоре и он предстал перед нашими глазами; небольшой, но чрезвычайно стильный, изящный и воздушный, он производил оригинальное впечатление. Построенный из красных кирпичей, он со своими тоненькими колоннами, стрелками и башенками, дает иллюзию каменного кружева и немного напомнил мне Notre-Dame в Париже.

Наполеону, когда он был в Вильне, так понравился костел св. Анны, что он пожалел, что не может унести его на своей ладони в Париж.

     По словам историка Нарбута, костел этот существует с 1392 г.; однако, первое историческое сведение о нем появляется лишь в 1501 г., когда после огромного виленского пожара его пришлось реставрировать.

     Этот костел – как бы памятник, оставленный второю женою великого князя Витовта, Анной, сооружен ею в 1396 г. Русская по происхождению, она скончалась 1 августа 1418 года в Троках; многие думают, что великая княгиня похоронена в костеле св. Анны, но памятника не сохранилось никакого. В нем лежит третья жена Витовта, княжна Ольшанская Иулиания, скончавшаяся в 1448 г.

     Жара все усиливалась, и мы направились домой, заглянув по дороге в русский Свято-Духов монастырь, основанный в 1584 г., при короле польском Сигизмунде III; окончена постройка была в 1597 г. Почти два века нес на себе монастырь тяжелую борьбу с надвигающимся католичеством; несмотря на милостивые рескрипты и благожелательное отношение польских королей к нему, иезуиты противодействовали ему во всем, считая его опасным противником. К половине XVIII века часть подчиненных ему монастырей была захвачена иезуитами и униатами; православные подвергались всевозможным притеснениям. Не раз Свято-Духов монастырь находился на пороге закрытия; так, в 1708 г. в Вильне был страшный голод: «мертвых возили возами». За ним последовала моровая язва, от которой, между прочим, погибло и много монахов; места их оставались не занятыми. На помощь ему пришел Пете Великий с сестрой Натальей, пожаловавшие монастырю сперва 30 ефимков (талеров), а затем еще 70 рублей, вместе с двумя милостивыми грамотами.

     В 1749 г. разбушевался страшный пожар, уничтоживший почти всю Вильну; сгорел и монастырь, возобновленный затем в 1763 г. путем пожертвований и пособий русских людей и правительства.

Обитель находилась в упадке, но все еще боролась; лишь благодаря ей, уния и католичество не могли окончательно восторжествовать в крае. В войну 1812 г. монастырь был добит почти окончательно: его разграбили и разгромили, а в алтаре французы устроили кухню!

     К двадцатым годам прошлого века в нем осталось всего пять монахов! Император Александр обратил внимание на его положение и в 1814 г. прислал денег на ремонт, и с тех пор обитель начала восставать из пепла, как феникс. Ныне он великолепно обустроен и привлекает многие тысячи богомольцев.

     Мы прошли сквозь высокие ворота на чисто выметенный двор; отсюда разом открывается весь фасад собора. Красивый и высокий, он, однако ничем особенно замечательным не выделяется ни внутри, ни снаружи; зато очень интересно помещение, в которое надо спускаться по ступенькам глубоко вниз; это древняя пещера, ныне облицованная камнем.

     Посреди пещеры возвышается большой широкий стеклянный гроб, в котором покоятся тела св. мучеников Антония, Иоанна и Евстафия; несмотря на полтысячи лет, пронесшихся над ними, они лежат нетленными. Мощи почивают совершенно открыто, и только лица их прикрыты легкими воздухами.

<...>

     Очень интересна история св. мучеников.

     Они были уроженцами Вильны и носили языческие имена: Нежило (Антоний), Кумец (Иоанн) и Круглец (Евстафий); служили они при дворе великого князя литовского Ольгерда (1345–1377), язычника, как полагали все. Однако, некоторые летописи говорят, что Ольгерд еще в 1318 г. принял христианство от жены своей, Марии Ярославовны, но не желая, чтобы об этом знали жрецы и народ, держал это в тайне.

     Оба брата, Антоний и Иоанн, приняли крещение от духовника великой княгини, иеромонаха Нестора; но так как они не таились, товарищи их, видя, что братья не участвуют ни в каких языческих празднествах и пирах, а также и обрядах, скоро догадались, в чем дело. Особенную ненависть возбудили они в жрецах, крепко державших в своей власти весь литовский народ; великая княгиня скончалась в 1346 г., и тогда жрецы с угрозами потребовали, чтобы братья отреклись от своей веры; они отказались и были заключены в тюрьму, где просидели несколько лет. Антоний первый был приговорен жрецами к повешению. Казнь состоялась 14 апреля 1347 г. в дубовой роще, где ныне стоит Св.-Троицкий монастырь; через девять дней там же был повешен и Иоанн. Тела их оставили висеть для устрашения других; затем, по просьбе христиан, разрешили похоронить их.

     Недолго торжествовали жрецы; вскоре родственник братьев, Круглец, красивый юноша, любимец Ольгерда, неожиданно заявил, что он тоже христианин. Его схватили, и жрецы предали Евстафия жесточайшим пыткам, но ничто не действовало на него и он был повешен в той же роще 14 декабря 1347 года.

<...>

     Со времен мучеников миновали столетия... Как изменилась за это время Русская земля!..

     Дома мы отдохнули пред вечерним путешествием в подземелья костела св. Духа.

     Подземелья эти – одни из грандиознейших в крае; расположены они в три яруса и идут далеко под улицами города. В них раньше хоронили знатных и богатых людей Литвы и Польши; гробы не закапывали, а ставили друг около друга в несколько рядов. Но когда вспыхнуло польское восстание 1861 года, до слуха генерал-губернатора графа Муравьева дошло, что в подземельях костела прячутся повстанцы, а в гробах хранится оружие. Муравьев приказал произвести тщательный обыск в подземелье; часть гробов была при этом свалена в особых коридорах и замурована там; другая часть гробов была опорожнена и мертвецы сложены в общую кучу в одном из подземелий.

     Понятно, с каким интересом я ждала предстоящего путешествия!

     К семи часам вечера мы были уже в костеле, но пришлось ждать еще некоторое время, пока уходили последние молящиеся; закристиан запер наконец все двери. Я ожидала, что он откроет какую-либо потайную дверь в стене и поэтому была очень поражена, когда по его приказанию несколько человек служащих подошли к одному из боковых алтарей и начали снимать лежащий перед ним красивый ковер, закрывавший деревянный помост. Общими усилиями последний был сдвинут в сторону, и из каменного пола глянула большая черная дыра; вниз вели каменные ступеньки. Отец роздал нам зажженные свечи; у всех сопровождавших нас были фонари в руках. Держась за плиты пола, закристиан медленно начал спускаться вниз; за ним последовала я и затем все остальные. Вскоре мы ощутили под ногами плотную почву; при тусклом, мигающем свете огней я увидела пустые коридоры с тяжелыми каменными сводами, терявшимися далеко в глубине подземелья; от мрачных сырых стен веяло холодом; мрак и безмолвие обступили нас: мы были в царстве смерти.

     Медленно двинулись мы по подземелью; закристиан шел впереди, указывая дорогу, остальные служащие позади составляли арьергард.

     Подземелье тянулось на бесконечное расстояние, разветвляясь на разные коридоры и комнаты; массивные колонны поддерживали своды, выносившие на себе тяжесть улиц с многоэтажными домами. Подземелья были пусты, и лишь кое-где в темных углах валялись человеческие черепа и кости.

     Наконец, закристиан провел нас к какой-то дыре в стене и первым полез в нее. Передав свою свечу сестре, я кое-как прокарабкалась за ним и очутилась в маленьком помещении, набитом сплошь до потолка наваленными, как попало друг на друга, большими, хорошо сохранившимися гробами, потемневшими от времени. Между ними и стеною еле-еле хватало места для трех человек.

Закристиан поднял крышку с ближайшего гроба, и я увидела мертвеца со сложенными на груди руками; он словно спал. Можно было еще угадать черты его лица: прямой нос и тонкие губы, но глаз уже не было – вместо них чернели пустые впадины черепа. В середине туловища еще сохранилось тело и сухожилия, – все остальное представляло собою желтые кости, кое-где прикрытые обрывками старинной одежды и трухою. Лишь руки мертвеца сохранились довольно хорошо: тонкие и белые... Надпись на гробе гласила, что это князь Огинский.

     Другие гробы открыть было трудно и мы, выждав, пока все по очереди не осмотрели это помещение, направились далее по подземелью; закристиан показал нам еще несколько таких же, когда-то замурованных помещении, набитых гробами. Мы лазили в них через проломы в стенах и везде, где только можно было, я открывала гробы и заглядывала в них; каких только мертвецов я не видала!

     Входы в нижние галереи замурованы. Закристиан привел нас к новому отверстию, и пролезли через него в довольно большое помещение, тоже наполненное гробами; заглянув в те, какие только могла открыть, я пробралась, шагая по гробам, вслед за закристианом в другое помещение, еще больше первого. Последние обиталища человеческие грудились здесь в невообразимом хаосе: их набросали как дрова, куда и как попало; гробы лежали на боках, торчали стоймя и вверх дном. Пробираться здесь было чрезвычайно трудно. В конце этого помещения у стены сидел словно в глубокой задумчивости мертвец со сложенными на коленях руками. Обрывки монашеской одежды виднелись на костях его, облипших иссохшим телом; с наклоненной головы ниспадала какая-то черная легкая материя, а смутно различимое лицо как бы еще хранило на себе сосредоточенное выражение.

     Я подошла к нему вплотную; что-то блестело на безымянном пальце левой руке. Приблизив к ней свечку, я к удивлению своему заметила надетое на пальце гладкое золотое кольцо, которое при моем прикосновении легко передвинулось сверху на передний сустав и там задержалось засохшим телом...

     Прежним путем мы выбрались в пустынный костел и ужаснулись, взглянув друг на друга: костюмы наши были вымазаны и пестрели чуть не всеми цветами радуги; руки и лица были сплошь покрыты пылью и грязью.

     Закристиан провел нас в свое помещение, убранное скромно, но очень чисто, где вместе с женою захлопотал около нас, помогая мыться и чиститься. Было уже около девяти часов, а к девяти нам надо было еще поспеть на пароход, отходивший в знаменитое имение «Верки». Мы пробыли в подземелье более полутора часа!

     Кое-как приведя себя в порядок, мы поспешно прошли через костел к запертым дверям; закристиан открыл их, и за ним оказалось с десяток коленопреклоненных людей. С каким удивлением они глядели на нас! Но мы торопились и, сев на первых попавшихся извозчиков, начали их гнать чуть не вскачь к пристани.

     Пароход еще стоял там, но в ту минуту, когда мы стали спускаться по лестнице с берега на пристань, послышался гудок, сходни были сняты и пароход начал медленно уходить вниз по реке.

<...>

     Пароход сделал заворот и полным ходом пошел вверх по течению Вили. Берега ее очень живописны со своими желтыми обрывами, зелеными лугами и волнистыми холмами, покрытыми кудрявыми лесами.

     После нескольких остановок мы наконец завидели высокую, покрытую красивым лесом гору; через какие-нибудь четверть часа мы уже выходили на берег.

     «Верки» – знаменитое имение, принадлежавшее когда-то литовским князьям; с 1387 г. оно перешло к католическим епископам, от которых с 1780 г. стало переходить из рук в руки частных лиц. Название это в переводе означает «плач»; предание в объяснение этого странного названия существует следующее.

     Несколько сот лет тому назад, именно в конце XIII века, на месте «Верок» рос дремучий дубовый лес, и князь Витень любил охотиться в этих местах. Однажды во время охоты Витень услыхал на этой горе плач ребенка и приказал узнать, в чем дело; ему принесли мальчика, найденного в орлином гнезде; князь взял его с собой и отдал на воспитание жрецам. Впоследствии этот ребенок сделался самым знаменитым изо всех криве-кривейто Литвы, и имя его – Лездейко – прогремело далеко за пределами края; место же, где его нашли, получило название «Верки».

Очень любил это имение император Александр I и в бытность свою в Вильне часто ездил туда верхом в сопровождении графа Ожаровского, служившего ему переводчиком при переговорах с населением.

     Дорога подымалась в гору; кругом раскидывался чудесный дубовый парк, перемешанный с березою и вязом; хвойного леса там очень мало. На самой вершине горы стоит большой красивый дворец владельцев имения, от которого во все стороны разбегаются прихотливо изогнутые аллеи. Парк поддерживается в порядке, очень густой и тенистый, но особого впечатления не производит; одни дубы останавливают на себе внимание. Попадались и особо редкие экземпляры, видевшие несомненно не только императора Александра, но и польских королей, бывавших в тех местах.

     Мы гуляли довольно долго, пока наконец совершенно не надвинулась ночь; в темноте спустились мы по глубокому лесистому оврагу и сели на пароход. Кругом было темно и тихо, небо вызвездило; кое-где на берегах ярко горели костры плотовщиков. Пароход шумел; «Верки», пережившие свою славу, медленно удалялись от нас...

М. С. Минцлова. По древней Литве. Путевые наброски. С.-Петербург: Типография Т-ва Технич. Шк. Наборн. и Печатн. Дела в Спб., В. О., Ср. пр., № 34. 1914. Бесплатное приложение к № 3 журнала «Всходы» за 1914 г. С. 3–32.