Материалы Балтийского архива

     Человек, который на пятидесятом году жизни, после 2–3 месяцев работы, выпускает первый сборник стихотворений, представляет довольно редкое и оригинальное явление. Так говорят мне немногие друзья, и я не могу отчасти не согласиться с ними. Между тем психологически это совершенно понятно. Уже юношей – тридцать лет тому назад – я пробовал свои силы в области поэзии, хотя не печатал тогда ничего. Сравнивая свои тогдашние творения с творениями других поэтов и будучи весьма строгим к себе, я находил их слабыми во всех отношениях и, не желая быть посредственностью, забросил работу. Но поэзия не переставала манить меня. Тем не менее до нынешнего года я не написал ни одной строчки стихов. 

     В январе случайно набросано мною одно стихотворение. Оно помещено в первом цикле «Мансарда». За ним последовал опять 6-ти месячный перерыв. И только в конце августа я снова попробовал фиксировать свои переживания, почуяв, что работа над стихом дает мне огромное внутреннее удовлетворение и спасает меня, хотя отчасти, от гнетущего чувства заброшенности, так знакомого всем, лишенным родины.

       Таким-то образом появился сборник, предлагаемый ныне читателю.

       Ни одно из стихотворений напечатанным нигде не было. Причина понятна: печатать было негде.

     Посвящение сборника Бодлера – не случайно. Этот благородный поэт, в переводах Чеслава Козловского на польский язык, был одним поэтом, которого я, наряду с Лермонтовым, читал в последние годы добровольного изгнания.

Автор

ноябрь 1932 г.

Бессмертной тени Шарля Бодлера – в знак преклонения и вдохновительнице своей, Е. И. Бекаревой, в знак признательности и дружбы, этот первый сборник посвящает 

Автор

* * *

Затерянный в толпе унылый пилигрим,

Я на закате дней тебя однажды встретил

И, счастья краткого исканием томим,

Твою родную речь и светлый лик отметил.

И ты огонь в груди таинственный зажгла,

Ты поселила там отрадные мечтанья; 

Но жизнь безжалостно несла свои терзанья – 

И из терзаний тех вдруг песня зацвела! 

Поверь, что только в ней я сам собою был

И все, что лучшего в душе моей таилось,

Что из нея давно на Божий свет просилось, – 

Нежданно я в слова простые перелил!

И если многого я дать тебе не мог, 

И если счастья ты со мною не узнала, – 

Ты не забудь о том, что жрицей Музы стала

И этот дар прими, как верности залог!

13 октября 1932 г.

С. 7.

Мансарда

* * *

В воскресный день свой мрачный дом

   Я кончу убирать,

Чтоб, грусти предавшись потом,

   Тебя, как прежде, ждать;

И чуть лишь ночи мрак сойдет

   На грудь земли больной,

Как мыслей смутный хоровод

   Закружит надо мной.

Не жду я чуда, – жду того, 

   Чем так недавно жил,

Рукопожатья твоего

   И взгляда, что пленил;

И чередуется в груди 

   То сладких мыслей рой,

То стон мучительный: приди,

   Приди, побудь со мной!

Вот хлопнет дверь внизу, и весь

   Я превращаюсь в слух,

И все мне кажется, что здесь

   Витаешь ты, как дух;

А если тихо заскрипит

   На лестнице ступень,

Передо мной уже стоит 

   Твоя девичья тень...

То мнится вдруг: ты не придешь,

   Ты, может быть, с другим,

И, может, страсти яркой дрожь

   Ты разделяешь с ним...

И этой боли не унять

   Рассудку никогда, – 

Хоть загорается опять 

   Надежда, как звезда; 

И только б ты открыла дверь, – 

   К ногам твоим паду;

Тебя, как прежде, и теперь

   Я жду, безумец, жду!

январь 1932 г.

С. 11–12.

* * *

К мансарде старой сумрачной моей

   Полна ты барского брезгливого презренья.

И правда: грязно, неуютно в ней;

   Чернеет печь, и мало угощенья

Дают стенам на полках книг ряды

   И пара темных за стеклом портретов;

На всем проклятой бедности следы,

   А из домашних собственных предметов

Одно лишь кресло мягкое в углу

   О лучших днях напоминает,

Да старый рваный коврик на полу

   Досок некрашеных убожество скрывает...

И тяжких, скорбных дней не мало протекло

   В тех четырех стенах, и стены все мрачнее;

А мысль о будущем, как хладное жало,

   Мне в грудь впивается все глубже, все больнее...

Зато когда порой, в вечерний тихий час,

   В дверях моих ты только появлялась,

Мансарда мрачная, как в сказке, всякий раз

   Твоею ласковой улыбкой озарялась!

И усадив тебя заботливо, окрыв

   На кресле кожаном иззябнувшия ноги,

Я чувствовал любви безудержный порыв,

   Я забывал житейские тревоги.

И пред тобою я колени преклонял,

   Как пред царицею, и жаждал только ласки;

И наяву я жил в моей волшебной сказке,

   А дух мой радостный далеко улетал!..

Апрель 1932 г.

С. 13–14.

* * *

Я странной жаждой творчества охвачен

   И, просыпаясь часто пред зарей, 

Я чую: ум какой-то мыслью злачен,

   Слова готовы вылиться струей.

И занавес открыв, я жду, пока денница

   Начнет в окошко тихо зазирать,

А мысль моя, как радостная птица,

   Полета в высь не может удержать!

И если медлит свет, томлюсь я ожиданьем

   В тиши угрюмой комнаты моей;

Как пылкий юноша спешит перед свиданьем,

   Так я спешу излиться поскорей.

И, наконец, берусь я с трепетом чудесным

   За брошенный вблизи любимый карандаш,

И потекут слова в созвучии прелестном,

   И ширится душа, и Божий мир – весь наш...

И забываю я печали и заботы,

   Не слышу, как шумят и движутся кругом,

И сладостнее нет для рук моих работы,

   Как над сложившимся размеренно стихом.

Зато когда потом я вынужден бываю 

   На стогна города, как узник, выходить,

Я снова медленно от скорби изнываю

   И не хочу порой по улицам бродить...

А к вечеру меня опять томят сомненья,

   Стараюсь я с людьми поменьше говорить,

И лишь во сне ищу короткого забвенья,

   Чтоб на рассвете вновь проснуться и творить! 

16 сентября 1932 г.

С. 15–16.

* * *

Свою мансарду скоро я покину,

   Уйду от хитрых, мелких торгашей, 

Мне больно видеть гаденькую мину

   Хозяйки юркой крашеной моей!

Хоть привыкаю к месту я, как кошка, – 

   Не в силах больше фальши перенесть, 

Хочу глядеть из нового окошка,

   А перед тем с мансардой счеты свесть...

Зимой я в ней терпел нередко холод,

   А летом – чуть не африканский зной;

Здесь доковал судьбы тяжелый молот

   Характер гибкий, истинно стальной; 

Сюда принес я дней прошедших знамя,

   Здесь доцветала старая любовь,

Здесь загорелась новая, как пламя

   И бушевала часто в жилах кровь!

Здесь я тоской по лучшим дням томился,

   Не мало горьких мыслей пережил, 

Здесь дар певца нежданно проявился,

   Который я неведомо таил.

И потому мансарду я покину,

   Сказав ей грустно тихое прости,

А торгашам презрительно я кину:

   Не дай нам Бог столкнуться на пути!

16 сентября 1932 г.

С. 17–18.

* * *

Мое прощание с мансардой не напрасно.

   Мечта старинная, заветная сбылась!

Сложилось все пока так мило, так прекрасно, – 

   Мансарда новая для нас с тобой нашлась!

Так суждено уж видно бедному поэту:

   Поближе небесам и ярким звездам жить,

Как суждено предстать пред дней закатом свету,

   Как суждено любовь к твоим ногам сложить!

Не это ли тебе так нужно бесприютной?

   Ты будешь там иметь свой тихий уголок;

Мы уберем его, хоть скромно, но уютно,

   Чтоб отдыхать я в нем душой и телом мог.

И чтоб твоя тревожно-чуткая натура

   Могла хоть каплю там покоя отыскать,

А стройная еще и гибкая фигура

   Меня по-прежнему манить и чаровать...

И наперед уже я думаю с отрадой,

   Как славно будут дни в мансарде проходить,

И станут для меня заслуженной наградой

   За все, что до сих пор успел я пережить...

И вот мечтаю я: читаем мы Банвиля

   Осенним вечером, беседуем потом,

А перед тем, как в разных комнатах уснем, – 

   Курю я «Орлика» иль нежного «Дониля»...

21 сентября 1932 г.

С. 19–20.

* * *

Проснувшись пред зарей, я занавес открыл,

Томимый жаждою продолжить песнь ночную, – 

И вдруг глаза мои восторженно вперил

В тебя, прекрасную, звезду мою родную.

Ты пред моим окном как раз сейчас горишь,

И на тебя глядеть хочу я бесконечно,

О тайных сладостях без слов ты говоришь,

О том, что в небесах царит Всесильный вечно...

Звезда далекая, но близкая всегда!

Как друг единственный моей души пустынной,

Свети ей ласково, свети хоть иногда,

Свети хоть под конец осенней ночи длинной!

23 сентября 1932 г.

С. 21.

* * *

И мы с тобой уже под общим кровом!

   Сегодня на заре опять проснулся я

И первым чувством, что в жилище новом

   Смогла родить душа смятенная моя, – 

Было покоя полного сознанье

   И той глубокой мирной тишины,

Которой нежно-сладкие дыханья

   Бывают редко чувствовать даны...

И впечатленья новые впивая,

   Я, как всегда, уж бодрствую опять,

А прежних дней виденья сохраняя,

   Хочу я новь почувствовать, обнять!

Здесь звуки жизни чище, музыкальней;

   Дерев соседних слышу гулкий шум,

И колокольный звон, такой тягучий, дальний,

   Уже запал в бессонно-чуткий ум...

Мы в разных комнатах, но чую за стеною,

   Сквозь толстый грунт ея, присутствие твое,

И мысль, что ты теперь уже со мною,

   Пьянит надеждой яркой бытиё.

Мы бедны, да! Но чувствами богата

   Душа моя, и этого пока

Достанет мне до нового заката;

   И мысль, как птица ранняя, легка!

И пусть не мучат нас совсем заботы, – 

   Пусть мысль о дне грядущем веселит.

И мир в душе алкающей чего то

   Пускай она отныне поселит!

24 сентября 1932 г.

С. 22–23.

* * *

Окно мое теперь, как прежде, на восток

Положено в мансарде новой тихой этой, 

Как будто для того, чтоб я почаще мог

Встречать твой яркий блеск задолго до рассвета.

Звезда прекрасная! Всего лишь третий день

Идет от радостной последней нашей встречи

И снова я в окне, из мрака, словно тень,

Приветствую, как друга, яркий свет предтечи...

И тихо ты горишь, а в выси над тобой

Повиснул твой жених, тоскливый, ущербленный,

И сестры младшия несмелою гурьбой

Скупились вкруг тебя, невесты нареченной...

И дышите вы все сегодня неземным

Покоем сладостным, таинственным, нездешним;

Ему лишь приобщась, я смог бы стать иным

И положить конец томлениям кромешным!

26 сентября 1932 г.

С. 24.

* * *

Сквозь окна запертые слышу по утру,

Едва проснувшись, шум листвы зеленой,

И к сердцу жму мою любимицу – сестру,

Картину осени, тоскующей, замгленной...

О осень сладкая! Ты, словно колыбель,

Баюкаешь мой дух, безрадостный, усталый,

Ты ближе мне, чем снег весенний талый,

Чем милый для других вскрешающий Апрель!

О колыбель души! О шум листвы печальный!

То наростаешь ты, то затихаешь чуть,

Целительный покой вливаешь прямо в грудь,

Как стих размеренный и дивно музыкальный!

1 октября 1932 г.

С. 25.

* * *

Проснись, любимый друг, под кровлею моей!

По трех унылых днях осенней непогоды,

Когда, казалось, уж конца не будет ей, 

Вдруг снова наступил просвет в лице природы...

О милый друг! В окно мансарды погляди,

Как солнце из-за туч приветливо сверкает!

Не так ли, после дней отчаянья, в груди

Порой надежды луч отрадно замерцает?

12 октября 1932 г.

С. 26.

* * *

Когда в мансарде тихий свет я потушу

И, отходя ко сну, задумавшись лежу,

Мой взор, виденьями дневными утомленный, – 

Заметит всякий раз, на мелом побеленной,

К углу искривленной, стене, большой квадрат.

То свет от фонарей, что поблизи горят, – 

И нашу улицу предместья освещают.

В квадрате том окна почти всегда мелькают

Колеблемые ветром осени листы

Дерев соседних. Их предсмертной красоты

Словам не передать! И вот в уме уж сонном,

Но сетью тонкою эмоций обостренном,

Остатками каких то вдруг оживших сил,

Вчера я живо так себя вообразил,

Осенним ясным днем, в огромном парке старом...

То было много лет тому назад, и жаром

Любви расцветшей лишь я в первый раз пылал,

И взором радостным так жадно обнимал

Я липы старые запущенной аллеи, 

И в глубине ея Амура и Психеи

Замшенныя тела. О пурпур и янтарь

Деревьев осени! Как я любил вас встарь

И как люблю сейчас! В вас красота страданья

И медленного, час за часом, умиранья...

Отходите вы тихо к матери земле,

Чтоб без огня сгорать во мраке и во мгле,

И в новых формах вновь под небом проявиться...

И все ж мне грустно так, до боли, с тем смириться,

Что вашей гибели давно уж пробил час;

Что завтра, может быть, уже не будет вас;

Что на деревьях, вашим пурпуром одетых,

Останутся ветвей печальные скелеты.

И сколько дней мне надо ваших братьев ждать, 

Которые придут пожить и умирать!

23 октября 1932 г.

С. 27–28.

Ночи и рассветы

* * *

Бывают ночи летние, когда

Не в силах я уснуть, блуждая словно тень,

И так, один, встречаю иногда

Из тьмы ночной рождающийся день.

Чтоб дальше жизнь бесцветную влачить,

Чего-то ждать среди ея оков

И временами только облегчить

Больную душу рядом звучных слов.

*

И снова ночь я провожу без сна.

Уже давно умолкнул жизни шум;

На чистом небе тусклая луна

Ворожит грустно, вечный тиходум...

И теплый ветер, наростая вдруг,

Ветвями старых вязов шевелит,

И этот шорох ширится вокруг, – 

О чем-то смутно сердцу говорит...

И рвется сердце дальше, на простор,

От тесных улиц, каменных громад,

А впечатлений новых жадный взор

Иных картин уже ласкает ряд...

Иду я в поле. Тихо выхожу

Туда, где, помню, раз уже бродил;

Топчу я снова узкую межу

И дохожу до старых трех могил.

Кто там лежит – не все ли мне равно?

Я знаю лишь: здесь чей-то вечный дом;

Кресты почти рассыпались давно

И поросли густой травой кругом...

Среди почивших в тихом сне полей,

То стихнет вовсе ветер, то опять

Сухие травы ласкою своей

Заставит тихо, тихо трепетать...

О этот тихий шелест сонных трав!

О безучастный лунный полусвет!

Язык их тайный чудом разгадав,

Я вспомнил вдруг о ночи с давних лет,

Когда я юным пламенем горел,

Когда я страстно первый раз любил,

Как будто в том для счастья был предел.

И встречу нашу ночью близ могил

Я вспомнил: да, уж близился рассвет,

Стояла в выси призрачно луна,

И на кладбище сельское она

Бросала тот же тусклый полусвет.

И так же ветер высохшей травой,

Как бы ласкаясь, тихо колыхал,

И вдруг, наскучив легкою игрой,

Как и сегодня, снова затихал...

И воссоздать я прошлое хочу,

Чтоб прежний трепет в сердце чуять вновь,

Слова давно забытые шепчу,

Но не воскреснет старая любовь!

Она покрыта пеплом прошлых дней;

И снова чуждым стал мне этот час; – 

В уме мелькнувший, вставший из теней,

Он, словно слабый бледный луч, погас...

И я стою, безрадостный, немой,

Без сожалений вовсе, без надежд,

И знаю: сна живительный покой

Не посетит усталых тяжких вежд!

Август 1932 г.

С. 31–33.

* * *

Рассвет вливается в мое окошко бледно

И заалел чуть-чуть безоблачный восток;

Вот скоро солнца луч блеснет уже победно

И бросит на землю горячий свой поток.

Давно проснулся я, но странных сновидений,

Тревожных и больных, душа моя полна;

И солнцу не прогнать суровых привидений,

Которых чувствует во всех углах она...

О одиночество! О тяжких мыслей бремя!

Я вашей жертвой стал. Спокойно, без борьбы,

Мне остается ждать, пока настанет время

Пойти под приговор безжалостной судьбы...

29 августа 1932 г.

С. 34.

* * *

Когда, житейским гнетом истомленный,

Я забываюсь первым чутким сном,

Рассудок мой, в виденья погруженный,

Идет совсем незнаемым путем.

И части жизни призрачной картины

Такой бывают дивной красоты, 

Что дух взлетает сразу на вершины

Нездешней, чистой, радостной мечты!

Но стоит лишь измученному телу

Во тьме ночной немного отдохнуть,

Как сон идет к последнему пределу

И в грезах мозг не может потонуть...

И я не сплю, хоть жажду вновь забыться,

Хоть жажду так опять туда уйти,

Где может дух мой пленный не томиться,

Где могут грезы пышно зацвести.

И каждый звук, что дерзко нарушает

В стенах моих ночную тишину,

По чутким нервам больно ударяет

И не дает опять отдаться сну.

И я лежу, все так же истомленный,

И жду, пока затеплится рассвет.

Кругом простерся мир почивший, сонный,

И только мне покоя в мире нет!

6 сентября 1932 г.

С. 35–36.

* * *

Предвестник осени, холодный дождь прошел.

Кропил он медленно, с утра до самой ночи,

А только мрак упал и глянул людям в очи.

Как бурный ветер встал и на землю сошел...

В вершинах вязов он зловеще загудел;

Среди листвы густой, еще совсем зеленой,

Еще так полный сил, но странно обреченной,

Он песнь победную торжественно запел.

И небо мрачное, в покрове темных туч,

Повисло над землей, и звезды редко блещут,

Средь туч разорванных несмело вдруг трепещут

И шлют ко мне на миг свой чуть приметный луч...

О ночи бурные! я вас всегда любил!

Вы сердцу моему дороже зорь прекрасных,

Дороже теплых дней, восходов солнца ясных, – 

Вы красоты полны стихийных диких сил!

6 сентября 1932 г.

С. 37.

* * *

Ко мне доносится с предместья городского,

Из-за реки, далекий тихий звон.

Еще не слышно говора людского,

На всем лежит глубокой ночи сон.

И над домами, в воздухе росистом

Кругом широко брошенных садов, 

Тот звук плывет, размеренный и чистый,

И я внимать ему всегда готов...

Но прозвучал он коротко и снова

В молчаньи ночи летней потонул,

И слаще он, чем ласковое слово,

В уме бессонном мысли всколыхнул...

О дальний колокол в тумане предрассветном!

Как часто я внимал в стенах моих ему!

Не раз он мир в душе посеял незаметно,

Не раз забыться дал, и мне ли одному?

7 сентября 1932 г.

С. 38.

* * *

Не скоро пламя утренней зари

Восток горячим заревом окрасит.

Скорей померкнут тихо фонари,

Когда незримый кто-то их погасит.

Пока же ночь виденьями полна;

Объяты мраком темные громады

Домов соседних. Всюду тишина.

Повисли часто вечные лампады

Далеких звезд. И к ним я обращу

Мои чего-то ищущие взоры,

Хоть знаю сам, что в них не отыщу

Разгадки я. Их смутные узоры

Мне скажут снова только об одном

Величьи тайном видимого мира,

Который брошен в пропасти эфира

И будто спит сейчас спокойным сном...

И что для них томления мои

Надежды, радости иль скорби представляют?

Ничтожны наши чувства, но они

Для нас весь мир порою заполняют.

И ныне я с сомненьями борюсь

И страстно так ищу я разъясненья

Тому, с чем завтра, может, примирюсь, 

Но в чем сегодня чую лишь мученья.

И мысль в уме бессонном залегла,

Чтоб в тишине страдания удвоить,

И нет души, которая-б могла

Меня понять, понять и успокоить!

9 сентября 1932 г.

С. 39.

* * *

Костер на реке, на плотах,

Средь мрака ночного, горит!

Улыбку на милых устах

Яснее мне он озарит...

И ближе к тебе я прижмусь,

На старой скамье, над рекой,

И в мир беспредельный умчусь,

Охваченный сладкой мечтой.

Костер на плотах, на реке,

То меркнет, то ярче горит,

И мне, и тебе, вдалеке,

О чем-то родном говорит...

На старой скамье, над рекой,

Мне так хорошо отдохнуть;

Ведь я не один, ты со мной, – 

Могу я отрадно вздохнуть!

О дальний печальный костер!

Светлее и ярче гори!

Туда, где ты светишь, – в простор – 

Глядеть я готов до зари!

19 сентября 1932 г.

С. 40.

* * *

Мистической красы сегодня ночь полна!

   По небу облака прозрачные несутся,

Как дымка легкая. Неполная луна

   Хотела бы лучом земли везде коснуться...

И небо бледно так. И только, свет тая,

   Звезда далекая мерцает чуть заметно;

И в грусти сладостной поет душа моя:

   О небо осени! О ветер предрассветный! 

20 сентября 1932 г.

С. 41.

* * *

Сквозь дымку облаков туманный круг луны

   Белесоватый свет на землю проливает, 

А ветерок ночной – все с южной стороны – 

   Отрадной влажностью осеннею ласкает.

И дышится мне так привольно и легко, 

   Как будто я совсем на миг переродился,

С природой осени моей любимой слился,

   Свои томления отбросил далеко!

И все проникнуто глубокой тишиной,

   Сознанье радости неведомой полнее,

И камни влажные неровной мостовой

   Мне как бы кажутся и ближе, и роднее...

*

А час один спустя спокойный лик луны

   В оранжевом кругу огромном красовался,

И свет его с небес бездонных проливался,

   И реяли кругом таинственные сны...

14 октября 1932 г.

С. 42.

Прошлому

* * *

Когда-то близкая душе моей бесплодной,

   Сжигавшая меня таинственным огнем,

Встречаю я тебя улыбкою холодной, – 

   Ты безразлична мне все больше с каждым днем!

А помнишь ли, какими бурными страстями

   Я годы прошлые и мучился, и жил?

И сколько тяжких слов лежало между нами?

   И сколько я отдал тебе душевных сил?

И в эти годы все, что протекли так скоро,

   Ты не любила, нет! Любил лишь я один.

Мне трудно обойтись без ласкового взора,

   И в чувствах я искал неведомых глубин...

Но страсть моя к тебе угасла постепенно

   И для меня теперь ты кажешься чужой, – 

Иная уж давно господствует над пленной,

   Над вечно жаждущей и ищущей душой!

И я теперь могу все взвесить так спокойно,

   Обиды старые могу тебе простить...

Нет! не жалею я, что млел любовью знойной, – 

   Без радостей и бурь не стоит в мире жить!

19 сентября 1932 г.

С. 45.

* * *

Сегодняшний закат напомнил мне о том,

   Давно прошедшем уж, давно уже забытом,

Который мог бы быть свободно назван сном, 

   Когда бы не был мной так ярко пережитым...

Закат горел огнем осенней красоты

   И сжатые поля кругом алели,

И роща старая, ронявшая листы; 

   В ней клены мощные вершинами шумели...

И грусть, разлитая по сердцу моему,

   Как бы кровавилась огнем в тот час закатный,

И длился, как припев зловещий ко всему,

   Крик стаи воронов, унылый, но приятный...

И в сердце нынешнем, как прежде, все моем,

   Но нитью тонкою страданий перевитом,

Сегодняшний закат напомнил вдруг о том,

   Давно прошедшем уж, но ярко пережитом!

22 сентября 1932 г.

С. 46.

* * *

Я в сени мрачные несмело вновь вступил,

   Спустя немало лет от времени иного,

Когда, безумствуя, я в доме этом жил

   В период одного влечения больного...

И тени прошлого в душе ожили вдруг,

   Нахлынули толпой ко мне воспоминанья

И закружились, тесно сблизившись вокруг,

   Проникли в тайники глубокого сознанья...

Ступени лестницы все той-же я узрел,

   Старинной лестницы, истертой, деревянной...

О сколько раз их звук скрипучий тихо пел

   В душе моей, томлениями пьяной!

Как много выстрадать тогда душе пришлось

   За срок недолгий в тех стенах холодных!

Как много слез моих незримых пролилось!

   Как много дум продумалось, бесплодных!

И чтоб острей мои страданья пережить,

   Я наверх поднялся, к дверям былой Голгофы,

Когда же, погодя, долой начал сходить, – 

   В уме слагались уж размеренные строфы!

7 октября 1932 г.

С. 47.

* * *

Из близких я тебя одну похоронил,

   О дочь моя, угасшая нежданно!

И долго образ твой в душе моей носил,

   Пока растаял он, как тень в ночи туманной.

И ты зарыта там, на родине моей,

   Куда, Предвечного веленьем, нет возврата,

Где воцарился дух тлетворный, средь людей,

   Где отдают, смеясь, на смерть родного брата...

И вот сегодня вдруг, осенним ясным днем,

   В одну из годовщин, тебя я вспомнил снова.

Младенческий твой лик привиделся, и в нем

   Сиянье торжества нездешнего, иного.

Ведь ты ушла от нас младенцем, и тогда

   К святому ангельскому сонму приобщилась;

И, может быть, теперь ты молишься всегда,

   Чтоб и моя душа с недолей примирилась.

И если путь земной к концу уже идет

   И за грехи мои грозят мне муки ада,

Пусть образ светлый твой и там меня найдет,

   Как вечная души томящейся услада!

8 октября 1932 г.

С. 48.

* * *

Полуденной порой, осенним днем покойным,

Под пологом немым тоскующих небес,

Окраиной я шел, где куполом нестройным

Раскинулся, местами вырубленный, лес.

И тут, как вкопанный, я вдруг остановился:

Передо мной стоял знакомый старый дом,

С которым я в мечтах когда-то близко сжился,

Хоть никогда не жил и даже не был в нем.

Лет свыше десяти прошло с тех пор. Путями

Различными тогда меня судьба вела

И в старый городок уездный загнала,

Где поселился я с разбитыми мечтами.

И вот во время долгих утренних прогулок,

Которых я тогда не мало совершил,

Попал однажды я случайно в переулок,

Где перед тем еще ни разу не бродил.

Я там увидел дом, довольно мрачный, старый.

В усадьбе небольшой он в глубине стоял;

И от него ко мне повеяли вдруг чары

Уюта и тепла, которых я искал.

Почуял я тогда, что только в нем душою

И телом я бы мог, как в сказке, отдыхать,

И стало для меня отрадою большою

Тот переулок днем и ночью посещать.

И странно так я с ним за час короткий сжился,

Что в день, когда пришлось мне дальше путь держать,

Я с ним, как с близким другом, грустно распростился,

Хоть не пришлось мне в нем ни разу побывать!

И вот теперь опять, за много миль оттуда,

Нашел его двойник и очарован им.

Не ты ль творцом такого жизненного чуда,

О взор пытливый мой! О вечный пилигрим?!

16 ноября 1932 г.

С. 49–50.

Обездоленным и нищим

* * *

По узким улицам, средь сумрачных домов,

По улицам, большим, широким, принципальным,

Порою без конца я странствовать готов, 

Отдавшись мыслям весь томительно-печальным.

И испытав судьбы жестокой тяжкий гнет,

Я вижу то теперь, чего не видел прежде:

Безвыходной нужды внушительный поход,

Паденье ближнего, где места нет надежде!

Я подмечал в людях, пока, как тень бродил,

Лишь безнадежную, тупую приниженность,

А в сытых лицах я нередко находил

Одну звериную позорную наклонность.

И всасывая в глубь души виденья их,

Так часто я жалел, терзался, ненавидел...

Но, бодрствуя в часы больных ночей моих,

Я передать смогу лишь часть того, что видел!

10 сентября 1932 г.

С. 53.

* * *

Не раньте сердца мне страданий полным взглядом, 

Вы, жертвы нищеты, лишенные всего!

И так давным-давно отравлены уж ядом

Невыразимых мук предверия его...

И так давным-давно, как птица в путах бьется,

Без отдыха и сна, больная мысль моя; 

Холодный перст судьбы вот-вот меня коснется, –

Предчувствием всегда томлюсь каким-то я...

Ведь подмечая вас укрытых в подворотнях

Иль за углами старых скученных домов,

Я с болью думаю о братьев ваших сотнях,

И проклинать я мир кощунственно готов.

И мыслю: вам сердца глухая зависть гложет,

Вы жаждете тех благ, которых полон свет,

И молитесь Творцу, а я даю совет: 

Молитесь Сатане, – скорее он поможет!

14 сентября 1932 г.

С. 54.

* * *

Когда в мансарде, запершись, сижу,

Мечтами занятый иль спешною работой,

Я редко из окна на улицу гляжу

И звукам со двора внимаю с неохотой.

Там во весь день идут, беседуют, шумят; 

Порой точильщики горланят монотонно,

Порою нищие старухи голосят,

Порой тряпичники опять гнусавят сонно...

И вот однажды в час, когда вливался зной

В окно открытое, что я узрел, о, боги!

В дырявых рубищах, измученный, больной,

Влачился ты, едва передвигая ноги.

И средь двора ты стал, на землю положил

Свой посох нищенский, свою клюку кривую,

А, из сумы добыв, к губам ты приложил

Свистульку детскую, наивную такую...

Мелодию одну бравурно просвистав,

Запел ты голосом надтреснутым, невнятным,

И после пения, немного обождав, 

Ты просвистал опять, и делал так трекратно...

Свистулька нищего! Орудие труда!

Артиста жалкого инструмент музыкальный!

Мне не забыть тебя во веки, никогда!

В моих ушах стоит твой звук, такой печальный...

А ты, о бедный брат, за нищенство гоним,

Когда предстать тебе придется пред властями,

Ты будешь трижды прав, ответив гордо им:

Я грош свой добывал посильными трудами! 

17 сентября 1932 г.

С. 55–56.

* * *

Ты в нашем городе недавно появилась,

Иль до того иную жизнь вела. 

На дно нужды ты медленно скатилась

И, наконец, на улицу пошла...

Когда тебя я там впервые встретил,

В один из дней, прошедшею зимой,

Привычный взгляд мой издали заметил

Немного странный вид наружный твой.

Казалось, ты прогулку совершала,

А бледный лик указывал на то, 

Что после тяжкой немощи ты встала

И, вдев на плечи теплое пальто,

Сошла на улицу и шла так осторожно,

На палку опершись нетвердою рукой;

В лице твоем прочесть страданье было можно,

Глаза твои глядели в даль с тоской...

*

Но видимо просить ты сразу не решалась.

Лишь только на второй или на третий день

Заметил я, что ты к прохожим обращалась

И в свете фонарей мелькала словно тень.

И понял я, кто ты, и все мне стало ясным,

И начал за тобой я дальше наблюдать,

Как за созданьем Божьим, истинно несчастным,

Которому нельзя в поддержке отказать.

И не нашел в тебе ни капли я притворства.

Да, несомненно ты несчастна и больна!

А как в движениях и шаге немощном – проворства,

Так всяких радостей давно ты лишена.

*

Вчера на улице я вновь с тобой столкнулся.

Одета ты, как прежде, но на всем

След нищеты. Твой стан совсем согнулся,

Глаза горят болезненным огнем.

И захотелось мне к тебе промолвить сладко

И ласково, как к бедной, гибнущей сестре...

Как скоро ты идешь к последнему упадку!

Как медленно горишь на жертвенном костре!

18 сентября 1932 г.

С. 57–58.

* * *

С ребенком на руках сидишь ты под крыльцом

На шумной улице, и люди все проходят...

Напоминаешь мне ты каменным лицом

Те изваяния, что в Греции находят

И что ваятелем исполнены давно,

Как выражения застывшей хладной муки:

Тебя на свете нет, тебе уж все равно,

И скорбно сложены твои больныя руки...

И ты не просишь, нет! Ты только все сидишь,

И на руках твоих уснул давно ребенок,

И на прохожих ты давно уж не глядишь, – 

Ведь детище твое, быть может, от пеленок

Обречено нести тяжелой жизни крест!

А вы, что призваны бороться с нищетой,

Где ходите сейчас? Где ваши патронессы?

Ужель не видите вы жертвы грозной той?

Вы не мечтаете ль о жертвах Черной Мессы?

23 сентября 1932 г.

С. 59.

* * *

Недели не пройдет, чтоб хилый силуэт

Неряхи грязного, небритого, больного,

Не встретился бы мне. Такого нет другого, – 

И это будешь ты, непризнанный поэт!

Ты часто шествуешь с улыбкою блаженной

На что-то шепчущих искривленных устах:

Порокам отдан ты до века, неизменно

И, зрячим будучи, не ходишь ли впотьмах?

В начале дней твоих судьба не пожалела 

Послать тебе запас духовных неких сил,

И искра Божия в тебе когда-то тлела,

Но безрассудно так ее ты погасил...

Напоминаешь ты немного мне Верлена,

Хоть суждено тебе лишь слабой тенью быть; 

Ведь он ушел от жизни тягостного плена,

Успев чудесного так много в слово влить!

Он до конца пути на сладкой пел цевнице

И миру песен смог не мало дивных дать;

Он угасал под теплым присмотром в больнице,

А как угаснешь ты – нетрудно угадать!

23 сентября 1932 г.

С. 60.

* * *

Ты не рассказывай мне сказки трафаретной

О том, что продаешься людям из нужды!

Я коротко скажу в сентенции ответной:

Ты жертва собственного духа и среды!

Ты вышла первый раз на гнусный перекресток 

Не потому, что голод тело истомил;

Банальным для себя нашла швеи наперсток,

А труд поденщицы иль кельнерши – сверх сил...

Твой дух, отравленный миазмами из фильмы,

Увязнул в области несбыточной мечты

О вечном торжестве Гертруды либо Ильмы;

Как результат всего: – на перекрестке ты!

И можно ли найти ужаснее занятье?

Что день, то с новыми животными в связи,

Что час, то новые позорные объятья, – 

И плоть поругана, затоптана в грязи!

Ты молода еще, разврат пока не вырыл

Позорного клейма на мыслящем челе.

Беги, пока он власти грозной не расширил,

И место честное отыщешь на земле...

Беги скорей! Беги, пока не поздно!

Пади к ногам отца, проси и покорись,

С нуждою крайнею и голодом мирись, – 

Грядущее твое, как смерть в клоаке грозно!

30 сентября 1932 г.

С. 61.

* * *

Ты в двух иль трех местах нашел себе приют,

Чтоб демонстрировать ужасное уродство.

В лице твоем сквозит смешное благородство,

Когда прохожие что-либо подают.

Но сам ты не смешен. О нет! Твой внешний вид

Во мне будит всегда немое содроганье,

О злой иронии Судьбы он говорит,

И каждый раз спугнет отрадное мечтанье!

По росту карлик ты из самых небольших,

Но весь как будто бы скалою был раздавлен,

И после, сросшись весь неправильно в таких

Изломах, воскрешен, и так навек оставлен.

На стуле крошечном нетвердо ты воссел,

О злая гибкости и сил карикатура!

Под мышки костыли игрушечные вдел

И занимаешь пост. Игривая натура

Не позабыла щек щетиною снабдить,

Но голосом тебя писклявым одарила,

И он звучит скрипуче так, немило, 

Когда пытаешься ты к людям говорить...

Насмешки дьявольской необъяснимый плод,

Скажи, кто мог зачать тебя в своих объятьях?

Кто выносил тебя без малого весь год

И, наконец, родил в кощунственных проклятьях?

Кто воспитал тебя и выставил потом,

Как пугало, среди гуляющих, спешащих?

И много ли нашел он пользы тайной в том?

И много ли успел собрать монет звенящих?

И не страшней ли ты уродцев бедных тех,

Которых иногда контрактом тесным вяжут,

Чтоб не отдать другим заслуженный успех,

И, как зверей из клетки, кажут?

Да! Ты давно идешь страдальческим путем

И в сердце не одном еще участье взбудишь,

И долго, может быть, ты на посту своем

Насмешкой тягостной толпы порочной будешь!

5 октября 1932 г.

С. 62–63.

* * *

Вы на глазах моих растете по числу

И вовсе не по дням, а по часам, как мухи,

Несете Демону иль Господу хулу

И жадно ловите таинственные слухи,

О том, что где-то там, в лежащей близ стране,

Добро желанное на веки воцарилось 

И слово смелое нежданно воплотилось 

Как в радостном и долго жданном вами сне.

И безоружной вашей армии ряды

Становятся что день все численней, теснее,

А облик Януса – Порока и Нужды – 

Средь вас, отверженных, загадочней, грознее!

Но не спасетесь вы, идя вослед тому,

Кто в царство Бесов вас коварно зазывает;

Там дух возвышенный томится, умирает,

И место там сейчас насилья одному!

И пусть несчастной той страны пример больной

Послужит навсегда вам предостереженьем,

Что следовать нельзя безумным увереньям

Наемных болтунов с наивностью слепой.

Пусть каждому из тех, кто мог бы вам помочь,

Но эгоизмом весь проникнут без сознанья,

Пребудут долгие все ваши испытанья,

Укором навсегда, как злых кошмаров ночь!

По долгой ночи зла зажжется вновь восток

И правды истинной лучи блеснут во мраке,

И мысли светлыя посеются, как злаки,

И новый на земле появится Пророк! 

17 октября 1932 г.

С. 64–65.

* * *

Мой долгий скорбный путь тернистей с каждым днем!

Все жертвы новые встречаю я на нем

Нужды отчаянной, лохмотьями прикрытой,

В осенней слякоти босой и неумытой.

Куда ни кину взгляд, – повсюду вижу я 

Лишь лица мрачные, где зависти змея

Засела, притаясь. Животных истязанья,

Под крики злобного возницы понуканья,

Ложатся больно в мысль тревожную мою,

И часто я, смутясь, на улице стою...

А вечером, когда зажгутся фонари,

Готов я сам себе промолвить: не смотри!

Беги и скройся там, в стенах своих укромных,

Где не увидишь ты ни нищих, ни бездомных!

По вечерам еще ужасней улиц вид.

Там, между праздной часто публикой стоит

Так много бедноты, что без гроша осталась.

И мировая жизнь кошмарней мне казалась,

Чем спящий на деньгах бессмысленный скупец.

Проходишь улицей и видишь, что отец,

С ребенком на руках, стоит, как изваянье;

В чертах лица его написано страданье

Боренья со стыдом. Недалеко за ним

Бездарнейший скрипач; как будто одержим

Нелепой манией, он наобум играет

И струны жалкие, и душу мне терзает.

А тут же, чуть пройдешь десяток-два шагов,

Уж конкурент ему. Пилит. И как врагов,

Их лишь подвижная стена прохожих делит.

О улицы кошмар! Пускай тебя застелет

Завеса тяжкая. Мне страшен скрипок плач!

Но духа моего ужаснейший палач

Не здесь, а впереди: то кино звуковое!

Весь день оно молчит, а к вечеру, как злое

Чудовище, начнет к себе зевак манить;

Как можно поскорей старается сменить

Картины, и опять прохожих зазывает,

И души юные нередко растлевает

Виденьями, где гордо кичится разврат.

У входа во врата его всегда стоят – 

Безвкусицы предел – кричащие рекламы.

На них во внутрь спешат разряженные дамы

И дань чудовищу обычную несут...

О вы, что собрались для развлеченья тут,

Примите на себя хоть частью малой бремя,

Которое несут в больное наше время

Те жертвы скорбные безжалостной Судьбы,

Что пали в большинстве по днях глухой борьбы!

Увы! Так думаю я часто бесполезно,

Не в силах побороть Судьбы закон железный!

19 сентября 1932 г.

С. 66–67.

* * *

О перестань терзать струнами душу мне,

Ты, что в вечерний час играешь под забором!

Я весь горю тогда на медленном огне

И каждый вопль струны впивается укором

В мой чуткий мозг недоли бедного певца,

Когда тебя в толпе замечу быстрым взором...

Стараюсь не смотреть в твои черты лица

И дальше проходить спешу я поскорее...

И не дождаться мне нужды людской конца!

Угрюмый Люцифер все глубже, все полнее

Распространяет власть жестокую свою, –

Я это угадал – и все мрачней пою!..

Когда преследуешь меня своей игрой, – 

В душе моей встает виденье виртуоза,

Что, на эстраде став вечернею порой,

Исторгнет без труда у всех восторга слезы.

И больно за тебя становится тогда,

Что вынужден ты стать, как нищий, под забором,

И, вместо радостно бодрящего труда,

Быть для толпы людской язвительным укором!

26 октября 1932 г.

С. 68.

Родине и братьям

* * *

От лона твоего оторван я давно,

   Всегда желанная страна моя родная,

И чую: мне тебя увидеть не дано,

   Хоть рвется так к тебе душа больная!

Во власти Бесов ты находишься сейчас,

   Под лозунгом свободы, равенства и братства;

И видно не пробил еще последний час

   Насилья, мерзости и злого святотатства.

И ты томишься все, без меры и конца,

   В страданьях медленно стеная, цепенея,

И муки тяжкия, велением Творца,

   Как в аде Дантовом. Чем дальше, тем страшнее.

Но в памяти моей пророчество горит

   И в том пророчестве таится смысл глубокий:

Оно, мне помнится, так ясно говорит, 

   Что времена исполнятся и сроки.

И, может быть, пройдет еще немало дней

   И станет, наконец, еще безбрежней горе,

Но Бесы гнусные войдут опять в свиней

   И, ринувшись вперед, потонут в Русском море.

8 октября 1932 г.

С. 71.

* * *

На берегу крутом широкаго Днепра

   Стоишь ты и сейчас, о город величавый!

И кажется порой, что я еще вчера

   С горы Владимира старинных храмов главы

Любовно озирал. Внизу передо мной

   Река знакомая, как лента протекала

И уходила вдаль, туда, в мой край родной

   Но хоть мечта моя так часто возникала,

Я чувствую душой изгнанника, что ты,

   О колыбель Руси, утрачена на веки

Для взора моего, что жаждет красоты,

   Которой так полны леса, поля и реки.

И не слыхать уж мне, в вечерней тихой мгле,

   Под праздники, твоих колоколов гуденья,

Могучаго, как Русь когда то на земле,

   И стихшаго теперь по воле Провиденья!

Но я молю Его: когда придет пора

   И очи мне на век ресницами покроют,

Пускай мой прах сожгут и урну там зароют, –

   На берегу крутом широкаго Днепра!

11 октября 1932 г.

С. 72.

* * *

К нам вести страшные доходят из страны,

Где воцарились вы, творцы земного рая!

Пустым словам о счастье будущем внимая,

Там ныне многие на смерть обречены!

На смерть голодную, по старым городам,

Когда-то знавшим лишь во всем один избыток...

Суровый, властный Рок все ставит в строку вам

И тихо пишет свой залитый кровью свиток.

То ваших братьев кровь! Вы пролили ее,

Как палачи прекрасной, истинной свободы;

И свято верю я: исполнится мое

Пророчество о том, что кратки ваши годы.

Недаром иногда горит душа огнем,

Приветствуя конец тирании железной;

Моя душа – зерцало смутное, но в нем

Так ясно вижу я: вы пляшете над бездной!

11 октября 1932 г.

С. 73.

* * *

Вас много брошено по свету

И многим, многим уж давно,

Как мне, – печальному поэту,

Пить чашу желчи суждено.

И часто те, что с вами жили

Надеждой новых лучших дней,

В чужих краях глаза смежили,

Вдали от родины своей.

Но всем живым, что истомились,

Что долго так чего-то ждут,

Могу сказать: не даром снились

Вам правды дни, – они придут!

Вы только свято сохраняйте 

И честь, и речь, родную нам,

И славы предков не роняйте,

Когда падет Великий Хам!

Держите крепко правды знамя, – 

И не угасят в вас тогда

Любви к добру святое пламя

Ни злобы холод, ни нужда!

Несите стойко жизни бремя,

Чтоб, как Варяги, вы могли

Когда тому настанет время,

Пойти на клич родной земли!

И светоч веры христианской

Вновь сможет в храмах заблистать,

А ваша Русь, в семье славянской, – 

Сестрой великой снова стать!

20 октября 1932 г.

С. 74–75.

Тебе, любимой...

* * *

Когда расстались мы, не думал я совсем,

Что будет для меня недолгая разлука

Тяжелым испытаньем Рока, а меж тем

Я потерял в тебе единственного друга,

С которым тесно так меня связала нить

Неведомых еще душе переживаний,

Чтобы на дне ея навеки сохранить

И торжество любви, и целый ад терзаний...

И потому теперь блуждаю я один,

Как дух мятущийся в покрове плоти бренной,

А меланхолия – мой грозный властелин – 

В уме царит спокойно, неизменно!

25 августа 1932 г.

С. 79.

* * *

Опять с тобой мы в городе одном,

Опять я краткой радостью живу;

Былые муки стали только сном

И я себя счастливым вновь зову...

Поймешь ли ты, когда тебе скажу,

Что целый мир найду в тебе одной?

К огам твоим охотно положу

И жизнь, и честь, и бедный разум мой.

Поверишь ли, что сердце до сих пор

Такой любви не знало никогда,

Хоть чаровал меня когда-то женский взор

И пламя страсти жгло уж иногда?

Немного так для счастья нужно мне!

Пусть отойдет подальше только зло;

Пусть дни твои проходят в тишине;

Пусть ясным будет милое чело.

И пусть судьба не гонит дальше нас,

Как листьев пару осенью глухой, – 

Пробьет иначе снова грозный час

И навсегда утрачу я покой!

12 сентября 1932 г.

С. 86.

* * *

Когда ты спишь, и издали гляжу

В твои спокойно-милые черты,

Я прелесть в них святую нахожу

Во плоть и кровь вселившейся мечты...

Средь жизни бурь так может почивать

Одна кристально чистая душа.

Дано ей скорби скоро забывать.

Не потому ль во сне ты хороша?

Не потому ль присутствие твое

Дороже мне, чем солнца яркий свет?

Взглянешь – и сердце ширится мое,

Заговоришь – и грусти больше нет!

Под кровом общим жажду я иметь

Тебя, которой ближе не нашел,

И над тобой хотел бы вечно зреть

Святыни чистый, светлый ореол!

14 сентября 1932 г.

С. 81.

* * *

Чудесный запах тела твоего

Меня всегда таинственно пьянит,

Едва возьму в объятия его,

Едва коснусь слегка твоих ланит.

А если ты, отдавшись мне совсем,

Закинешь руки словно в забытьи,

Я, от восторга сладостного нем,

Стою на райском сладостном пути...

Не нужно мне ни нарда, ни пижмы,

Не нужно мне египетских кадил;

Когда с тобой бывали вместе мы, – 

Я все в твоих объятьях находил!

15 сентября 1932 г.

С. 82.

* * *

Я дочь свою тебе с восторгом подарю, 

О друг найлучший мой, и ласковый, и славный!

Ее, как и тебя, давно боготворю,

Хоть после долгих лет увидел лишь недавно...

Она уже сейчас так девственно мила!

В ней начался едва расцвет натуры юной;

Зарисовалась грудь, а с гордого чела

Струятся уж лучи печали многострунной.

И только что узрел ее впервые я,

Как мысль меня благая сразу озарила:

Тебя другую в ней нашла душа моя,

Тебя другую мне натура подарила!

И думаю теперь: поклонник красоты,

Мечтал я о такой в короткий час зачатья;

В мечтах моих тогда уж поселилась ты,

Но годы лишь спустя пришла в мои объятья!

Не потому ль сейчас влечет к ней так меня

То чувство, коего не выражу я словом?

И с трепетом я жду того святого дня,

Когда обоих вас приму под общим кровом...

О мой найлучший друг! Когда придет тот час, – 

Ты полюби ее, как дочь свою родную,

Как ту желанную, в мечтах твоих живую;

А я всю жизнь свою отдам тогда за вас!

21 сентября 1932 г.

С. 83.

***

... И к осени моей вдруг начался расцвет

Того, что долго так, в душе живя, таилось,

Что выносил в себе я много, много лет,

Что, наконец, струей безудержной полилось.

   Запруды прорвались и воды потекли!

Не потому ль, во всю дорогу бытия,

Пора осенняя, в природе богоданной,

Была дороже мне всех остальных, и я

Любил ее всегда такой любовью странной,

   Любовью истинной, правдивый сын земли!

И годы долгие тянулись чередой,

И жизнь суровая не мало испытаний

Послала мне; боролся я с нуждой

Тяжелою, но другом был мечтаний, – 

   И розы черные вдруг в сердце зацвели!

И в нем посеять их смогла лишь только ты,

Хоть почву до того иным пришлось готовить;

Теперь они полны той мрачной красоты,

Которой, мнится мне, не будут прекословить,

   И облеклись в слова, и тем словам внемли!..

25 сентября 1932 г.

С. 84.

* * *

Ты помнишь ли, когда, назад тому два года,

С тобой мы встретились впервые в этот день,

Когда, как и теперь, осенняя природа

Повсюду разлила последней ласки лень?

Уже в тот тихий час почувствовал я близость

Твоей души прямой, бесхитростной, родной,

Перед которой в людях крывшаяся низость

Казалась мне всегда кошмарною такой...

Ты помнишь ли тот день, когда в объятьях знойных

Нашел я бурю чувств и страсти молодой,

И так безумно пил в изгибах бедер стройных

Неведомый нектар – чудесный запах твой?

И каждый раз, когда пришлось нам распроститься,

Я новой встречи так нетерпеливо ждал!

И с прозой жизненной не мог я помириться, 

И полный зависти к счастливцам всем блуждал...

Ты помнишь ли, когда однажды, в буре снежной,

Я провожал тебя в полуночи часы,

И на щеках твоих пылал румянец нежный

Ядреной русской истинной красы?

В ту ночь тебя одну я не хотел оставить,

И долго мы с тобой блуждали в полутьме,

И, чтоб меня в прощальной грусти позабавить,

Ты говорила мне о жизни на Пышме *.

Ты рассказала мне о ваших мирных нравах,

О теплоте церквей, домов, собачьих дох,

И, вспоминая жизнь среди людей тех правых,

Не раз ты издала печальный тихий вздох.

Да! Русская душа в тебе так проявилась,

Что на чужбине ты была Руси цветком,

А речь твоя с чужою речью породнилась,

И столько прелести в смешении таком!

И я прошу Судьбу: пусть далее пребудет

В душе моей больной любимый образ твой,

И пусть любовь к тебе во мне последней будет,

Не погасая вплоть до тиши гробовой!

* Река, протекающая в Пермской губ.

28 сентября 1932 г.

С. 85–86.

* * *

Я пышных георгин букет тебе принес, – 

Цветов последних осени прекрасной,

И в них еще дрожит роса, как капли слез,

Как вестник близкой уж поры ненастной...

О сколько раз к ногам твоим я приносил

Любовь последнюю поры моей осенней,

Любовь взраставшую все больше, несомненней!

И раз ли я ее слезами оросил?

23 сентября 1932 г.

С. 87.

* * *

Ты слез моих укрытых не поймешь

И показать тебе их даже не стараюсь,

Хоть иногда крылом души моей касаюсь

Души родной, когда рыдать начнешь!

У каждого из нас свой ад в душе укрыт,

Но мы по-своему горды и одиноки;

Так трудно показать другому мир глубокий,

Как клад, что под землей неведомо зарыт!

И знаю я: моей любви не осмеешь;

Ты, также, как и я, не мало пережила,

И хоть близка всегда душе смятенной была,

Но слез моих укрытых не поймешь!

4 октября 1932 г.

С. 88.

* * *

Твоих нежданных слез мучительный поток

Пролился вдруг горячими ручьями,

И удержать я их, увы, никак не мог

Ни ласками, ни нежными словами.

И чуял с горечью, что я виной всему,

Что ранила тебя открывшаяся тайна,

Давно уж близкая так сердцу моему,

Которую таил я вовсе не случайно.

И в прахе я хотел упасть у милых ног,

И каяться, и плакать горькими слезами,

Чтоб удержать скорей лежащий между нами

Твоих горячих слез мучительный поток!

9 октября 1932 г.

С. 89.

* * *

Ты знаешь все мои мученья,

Ты чуешь все мои тревоги!

Меня гнетут всегда сомненья

И давит мысль, что мы убоги...

Мы столько в жизни испытали,

Мы столько оба пережили,

Что звать надежду перестали,

О счастьи думать позабыли...

Мы даже мыслью редко рвемся

К тому, в чем были наши грезы;

И если мы теперь смеемся,

То это часто – смех сквозь слезы!

Давай же все сейчас отбросим,

Что тяготит на Божьем свете,

Что так давно в сердцах мы носим;

Беспечны станем, словно дети.

И чем коварней наши братья,

Чем ближе нашей Леты струи, – 

Тем крепче мы сплетем объятья,

Сольемся в крепком поцелуе!

16 октября 1932 г.

С. 90.

Борения и гимны

* * *

Никогда никому не понять

   Моей беспредельной печали,

Ни измерить ея, ни обнять,

   Как в рассвете туманные дали.

И не может никто исцелить

   Души одинокой недуга; – 

Не дано в нее мира пролить

   Неустанным старанием друга.

В ней надежды струнам не звучать, – 

   Они порвались, отзвучали...

Никогда никому не понять 

   Моей беспредельной печали!

Август 1932 г.

С. 93.

* * *

Чем дальше я живу, чем больше убеждаюсь, 

Что в мире властвует жестокий Люцифер,

И что владыка тот, над правдой издеваясь,

Победу одержал в сердцах людских сверх мер.

О сколько в мире зла и тяжких преступлений!

О сколько скорбных лиц, блуждающих очей,

Самим людям во вред их обращенный гений!

Ряды несчастных жертв и гнусных палачей!..

Где семена добра один едва посеет, – 

Другой уж сеет рознь, зовущую на бой;

И ненависть в сердцах, как плод обильный зреет,

И это мы зовем житейскою борьбой...

Завет Христов: «люби» имеем мы от века,

Но для немногих он, как луч во тьме, светил.

И мощный Люцифер опутал человека;

Вещает гордо он: «пока я победил»!

2 сентября 1932 г.

С. 94.

* * *

Я нищим не даю, но чувствую глубоко,

Душою ближнего паденья их позор.

Повергнул каждого удар Судьбы жестокой,

Хоть мало для кого был правым приговор.

И встреча каждая с просящим подаянья

Во мне невольные сомнения родит,

И кажется мне все, что-то же состоянье

В моей Судьбе грядущее сулит.

И потому борюсь я с бедностью упорно,

Сдаю за пядью пядь и твердо вновь стою,

Чтоб не узреть лицом к лицу минуты черной

И гордо сохранить уверенность свою...

И если суждено мне пасть в борьбе неравной, – 

Не протяну руки, чтоб помощи просить,

Не приумножу нищих армии бесславной,

А пресеку я дней своих последних нить!

14 сентября 1932 г.

С. 95.

* * *

... И с некоторых пор я начал в людях видеть

Одни звериные, животные черты,

И начал попросту немногих ненавидеть

За то отсутствие духовной красоты,

Которая одним неправильно сложенным

Иль грубым линиям печальнаго лица

Дает возможность стать вдруг одухотворенным

И близким всякому другому без конца...

И часто не могу смотреть без отвращенья

На толпы празднично гуляющих людей,

И ширится в душе тяжелое презренье

К их маскам радостных раскормленных зверей.

Милее мне тогда и ближе пес бездомный,

Который, в поисках добычи, пробежит

И взглядом ласковым, где светит разум темный,

В мои глаза печально поглядит!

8 сентября 1932 г.

С. 96.

* * *

Мне странным кажется пророчество мое!

Я проходил тогда по улице, кипевшей

Движеньем радостным людской толпы шумевшей,

И в сердце, как всегда, унынье нес свое...

Встречали двух Икаров, что полет

По странам близ лежащим совершили

И гордости своей еще не пережили:

Им мнилось, что Судьба улыбку дальше шлет...

И вот, когда сигнал оркестру подано

И гимн торжественный по улице разнеся,

В уме моем нежданный стих пронеся:

«Над вами меч Судьбы занесен уж давно!»

С тех пор прошло еще совсем не много дней

И весть несчастную мы в городе узнали;

Икары в грозной дикой буре пали,

Как жертвы дерзкой смелости своей.

И вспомнил я тот странный краткий миг,

Когда в уме слова зловещие мелькнули.

О почему они Икарам не блеснули,

Не выросли в сердцах у них в могучий крик?

13 сентября 1932 г.

С. 97.

* * *

Ты песнь знакомую сегодня мне поешь,

О ветер осени, порывистый, суровый!

С деревьев стонущих долой одежды рвешь

И в воздухе кружишь багряный лист дубовый...

С природой вянущей борьбу затеял ты,

И ей уже борьба такая не под силу.

Чудесной осени последние цветы,

Как все живущее, найдут в земле могилу.

И только их мне жаль! Они уже не раз

На сердце обвили густой венец терновый.

Пуская умрут они не сразу, не сейчас,

О ветер осени, стремительный, суровый!

Ты, как вино, меня таинственно бодришь

И силы новые к борьбе в меня вливаешь;

Порывами душе свободной говоришь

О том, что на пути преград почти не знаешь!

И я готов сейчас сразиться и с нуждой,

И с тем, что в пути преграды к счастью ставят.

И да послужит мне примером образ твой, – 

Тогда мятущегося духа не задавят.

И я молю тебя, как брата младший брат:

Не оставляй меня и впредь поддержкой новой!

Тебе, свободному, леса хвалу творят,

О ветер осени, бушующий, суровый!

2 октября 1932 г.

С. 98.

* * *

Я красоты во всем божественной ищу,

К ней бессознательно стремлюсь и постоянно;

Излишество людям ни в чем я не прощу,

Гармонию во всем люблю, и как ни странно, 

Но вид неправильно сложенных тел людских

Способен оскорбить изысканное чувство

Души моей, как может грубый стих

Ударить больно в мысль ценителя искусства.

Я красоту люблю, но вижу с сожаленьем,

Как с каждым днем ея все менее средь нас;

Людское нынешнее гномов поколенье

К упадку движется все ближе каждый час!

От фильмов мерзких я, как от чумы, бегу,

Реклам безвкусицу смешную ненавижу;

Я к психике людской привыкнуть не могу,

А чувство стадности в толпе с презреньем вижу...

И музыка попала в руки торгашей!

Бессмысленной толпе нужны одни фокстроты;

Бетховенских сонат дороже нынче ей

Слащаво-глупые бессмысленные ноты...

О дайте красоты побольше в жизни нам,

Все безобразное навеки изгоните,

И будете равны сегодня вы богам,

Когда прекрасное поймете, оцените!

3 октября 1932 г.

С. 99.

* * *

Мне чашу горькую Судьбой дано испить

В исканьях, что потом бесплодными остались,

И сладость тайную в страданьях находить,

Когда они в слова переливались.

Счастливым не был я надолго. Точно луч, 

Мелькало счастье призрачно и бледно,

Чтоб утонуть потом в провалах мрачных туч;

Зато мой сплин царил всегда победно!

Он дух томительно и грозно угнетал,

И под конец я с ним покорно примирялся,

Но чувствовал, как он на время отступал,

Когда мой горизонт любовью озарялся...

И я хочу еще, как юноша, любить,

Но глубже чувствовать, переживать полнее,

Томиться медленно и ярко, а позднее – 

Я чашу горькую до дна готов испить!

6 октября 1932 г.

С. 100.

* * *

Сегодня снова я так ярко ощутил

Всю мощь той красоты, почти необъяснимой,

Которую дух осени живительной пролил

И в дальний горизонт, и в луч, и в лист гонимый.

Листва опавшая! Шуршишь ты под стопой

И сердцу моему как будто шепчешь сказку

О прошлых лучших днях, когда так смело в бой

Хотел я ринуться, приветствуя развязку.

Тогда я молод был, и к осени всегда

Во мне таинственные силы пробуждались,

Росли, как по весне бурлящая вода;

В уме мечтательном тогда уже слагались

Неведомые гимны; их не выпел я,

И в том было Судьбы моей предначертанье;

Укрыла в тайниках своих душа моя, 

Как виноградный сок, найлучшия мечтанья,

Так мудро сохранив их к осени моей.

И протекло с тех пор так много, много дней...

Я погибал уже, мой гордый дух томился,

Преступных мыслей рой давно в уме кружил,

Но вдруг родник в душе измученной открылся

И жажду лучшего чего-то утолил!

Благословенным будь, Святое Провиденье!

Глубокой верою проникнут я теперь:

Чтоб падшего спасти, Ты шлешь мне вдохновенье;

Надолго ли? Но в рай ты распахнуло дверь!

10 октября 1932 г.

С. 101.

* * *

Сегодня я еще пред полднем проходил

Под купами дерев, багряными, живыми,

А к вечеру, чуть мрак огнями запестрил,

Под бурей и дождем, я их нашел иными.

И хоть часов с утра немного протекло, – 

В ногах моих лежат их мокрые одежды;

И мне на сердце так безумно тяжело,

Как будто я топчу последние надежды...

О грусть осенняя! О бури! О дожди!

О время! Ты во мрак куда-то убегаешь...

О почему не скажешь сердцу: Подожди, – 

Ты счастье новое когда-нибудь узнаешь!

20 октября 1932 г.

С. 102.

* * *

Мой сон в последние томительные дни

Заполнен грезами больными, и они

В уме измученном все чаще возникают

И в душу грустную глубоко проникают.

Их форма: мощный стих, закованный в гранит!

Пока беспомощно мой ум тревожный спит,

Его преследует тот стих недостижимый,

Как сладостный кошмар. Когда-ж проснусь, томимый

Желанием его скорее воплотить,

Он отлетает прочь, не перестав манить...

И хоть свой труд с утра на ложе совершая,

Его нередко я слезами орошаю,

Но чувствую: мой стих далек от глубины,

Которую таят причудливые сны...

И жаждой лучшего пылает жадный взгляд.

О прозвучи, мой стих, как медленный набат!

Зажги сердца людей к добру стремленьем новым;

Не дай торжествовать инстинктам нездоровым;

Открой завесу тьмы пред праздником зари;

Свободно правду всем святую говори;

И пусть глашатаем я стану в Русской речи,

Пророка новаго иль новаго Предтечи!

21 октября 1932 г.

С. 103.

* * *

Моя душа к чему-то рвется,

К каким-то подвигам прекрасным,

И часто сердце жаждой бьется

Того, что чувствует неясно.

Но эти страстные усилья

Мой дух теряет в первом взмахе;

Его ощипанные крылья

В грязи влачатся и во прахе!

А сердце больно замирает:

Ему не нова безнадежность!

Оно давно, давно уж знает

Порывов жалкую ничтожность...

Бреду я снова одиноко

И ноги тернии терзают;

А там, в груди моей, глубоко,

Сухие слезы закипают!

2 ноября 1932 г.

С. 104.

* * *

В какой-то лабиринт зловещий я попал

И в нем, томясь душой измученной блуждаю,

И вижу на пути изломы грозных скал,

И призраков толпы унылые встречаю.

Все ищут выхода! Одни бегут, спешат,

Другие медленно своим путем проходят,

Но выхода нигде в изломах не находят,

И часто все толпой опять бегут назад...

И понимаю я так ясно: все обман!

И чувства, и слова бесплодно, безотрадны...

Мне, как и всем теням, беспомощным, не дан

Спасительный клубок прекрасной Ариадны!

5 ноября 1932 г.

С. 105.

* * *

Мне надоела стен беленых нагота

И образ жизни мой, поистине спартанский;

Влечет порой к себе о роскоши мечта, – 

Хочу я жить тогда, как гордый гранд испанский...

Хочу ступать по мягким шелковым коврам

Дворца уютного вместе небольшого,

Где, по высоким, штофом убранным, стенам,

Развешаны шедевры гения людского;

Где по шкафам их дуба черного, как ночь,

Стояли бы тома любимейших поэтов,

Чтоб чуял я всегда незыблемую мощь

Роскошных их поэм и кованых сонетов.

Велел-бы я их всех изысканно одеть

В коричневый шагрень и дымчатый гиброид,

Чтоб с каждым мог потом отрадно посидеть

И мог сказать: он одеянья стоит!

В той комнате, где я любил-бы отдыхать

За книгой иль в мечтах далеких уноситься, – 

Диваны б я завел – культуры благодать, – 

В которых можно-бы, как в ласках, погрузиться.

Но в пище и питье я бы образцом

Идущего как можно дальше воздержанья,

Чтоб сил не потерять и не быть пред концом

Предметом для острот и ближних состраданья.

А для прогулок я держал бы лишь коня;

Покорный, словно лань, как вихорь быстроногий,

Носил бы он в поля, как верный друг, меня, – 

По ветру разметать унынья и тревоги...

И так живя, хотел бы я забыть весь мир,

Погрязший во грехе и мерзости разврата,

Где зависть и злоба справляют вечный пир,

Где честная душа всегда тоской объята.

Но сладкой жизни той не зреть мне и во сне!

Преследуют меня и в нем, жестоко, властно,

Кошмарные, как ад, видения одне,

Сменяясь без конца, тревожно, ежечасно.

И улица меня не хочет пощадить!

Что шаг, я вижу там людской толпы заботы;

А радио спешит отраву в уши лить,

Давая танго ряд и гнусные фокстроты...

10 ноября 1932 г.

С. 106–107.

Примечания

     Чувствую необходимость дать несколько пояснений к циклам «Обездоленным и Нищим» и «Борения и Гимны».

     Ни одно из лиц цикла «Обездоленным и Нищим» не выдумано. Они взяты с улиц города, как живые образы, и наблюдательный читатель узнает их, если он, подобно мне, бродил по улицам города и видел. Это немногие из той галереи нищих и обездоленных, которую пополняет наша безотрадная жизнь ХХ столетия чуть ли не ежедневно.

     Что касается стихотворения на стр. 97-й, из цикла «Борения и Гимны», то это последнее посвящено судьбе двух Польских Икаров, погибших за 2–3 дня до его написания. Имен не называю: они известны всем и без того.

     В заключение прошу читателя простить мне вкравшиеся при печатании сборника некоторые досадные опечатки.

А. Т. 

Александр Тычинский. Женщине и ближним. Вильно: Типография Я. Левина, 1933. 

Александр Тычинский