Quae Vilnam sinuosis
Материалы Балтийского архива
Л. Кормчий
Гений мира
Роман-легенда
Моей Зореньке — единственному другу моему посвящаю.
I.
Внучка вайделота
Тихо догорал день.
Солнце венчало вершины столетних дубов червонно-золотой короной и рассыпало кроваво-красные рубины в говорливой стремнине ручья, голубой лентой опоясавшего холм.
Холм выдвигался из чащи густого кустарника, точно сторожевая башня на границе зеленого царства леса. По одну сторону холма расстилались поля, кое-где пересеченные рощами, по другую — высился лес из могучих кряжистых дубов и вязов... С вершины холма видны были над лесом зубцы башен замка — диковинного чудища, воздвигнутого иноземными строителями.
Девушка, сидевшая на холме под прикрытием кустов, задумчиво глядела на мрачные башни замка. Лучи закатного солнца точно кровью залили их верхушки. В море багряного света полоскался штандарт, реявший над главной башней.
Девушка сидела охватив руками ноги и опустив на них подбородок. Волосы ее, золотистые, как хлеба, колыхавшиеся под вечерним ветерком в долине за ручьем, падали свободными прядями на плечи и спину. Венок из руты пышным обручем сдерживал их, мешая ветерку пересыпать их на лоб и глаза — две небесные бирюзы, горевшие под темными дугообразными бровями.
Багрянец солнца все выше всползал на башни... Зубчатые стены точно тонули в мраке, сливаясь с лесом. Вот уже только самая высокая конусообразная крыша главной башни отражает кровавый блеск солнца... Но потух и этот прощальный луч солнца, горевший, как пылкий поцелуй на устах, на крыши башни...
Мрачные тени заволокли замок.
И в то же время раздался звук рога. Тихий и мелодичный, он звучал нежным призывом. По звуку можно было подумать, что охотник протрубил где-то далеко в темной глубине леса.
Но девушку трудно было обмануть. Она встрепенулась, и тихая счастливая улыбка осветила ея лицо. Она повернула голову, всматриваясь в чащу кустарника под холмом, а смуглый от солнца щеки ее вспыхнули, точно под кожей затлел тихий пламень.
В кустах не было заметно движения: тот, кто подал сигнал, пробирался точно бесплотное существо, не задавая веток, не производя ни малейшего шума. Сердце девушки чувствовало его близость, но ни зоркий глаз, ни чуткое ухо не улавливали приближения. Взгляд девушки зажегся гордостью: о, Махор, прекрасный воин, сама рысь может позавидовать его ловкости и легкости движений!
Почти без шелеста раздвинулись кусты у подножья холма, и показался человек. Быстрыми легкими шагами серны пробежал он открытый склон холма и кинулся на траву возле девушки, приветливо протянувшей ему руки.
Это был воин. Высокий и статный мужчина, только что перешедший грань юности. Возле наборного серебряного пояса, охватывавшего его стан, висел турий рог, оправленный в серебро. Колчан со стрелами за спиной и легкий лук в руках говорили, что молодой воин предавался только что удалой забаве — гонялся за зверем в пуще. Но не было на нем следов добычи.
— Как вижу, Махор, твоя охота и сегодня была не из удачных, — лукаво улыбнулась девушка.
Улыбнулся и витязь. Его мужественное лицо еще хранило нежность юности где-то в глубине черт. Эта нежность таилась во взоре и под загаром лица, видавшаго уже не одну битву, не раз уже глядевшего в лицо смерти.
— Мой зверек не нуждается в стрелах и луке. Мне боги послали особенное счастье, — сказал он, отбрасывая лук и нежно глядя на девушку. — Моя голубка сама стремится ко мне, а прочая дичь совсем потеряла цену в моих глазах.
— А что говорят в замке, когда рыцарь Махор, начальник дружины Желя, возвращается с охоты с пустыми руками?<
— Со мной шутить осмеливается только Вартом, Бирута, — гордо отвечал охотник. — Но Вартом — мой названый брат. Он не в счет.
Девушка следила за лицом воина взглядом, полным нежности и гордости. Витязь поймал этот взгляд, потянулся к девушке, и его сильная рука обхватила ея стан.
— Но зачем нам говорить об этом, моя голубка, мой цветочек? Времени так мало... Скоро раздастся зов старого Шимейты, и моя птичка вспорхнет, полетит на зов деда...
— Чтобы завтра снова прилететь сюда, — смеясь прервала Махора девушка.
— Завтра, — протянул недовольно юноша, — завтра Жель ждет в гости самого маркграфа Драко... Мне не удастся вырваться из замка. Ах, Бирута, моя ненаглядная звездочка, нам придется опять расстаться.
— Опять? — тревога прозвучала в вопросе девушки.
— Да. Князь Жель затеял странное дело: решил во что бы то ни стало заключить вечный мир с маркграфом Драко. После того, как мы разбили дружину Драко и самого его взяли в плен, маркграф, кажется, не прочь заключить мир. Чтобы установить дружбу, Жель решил устроить большую охоту в лесах Свентовида в честь маркграфа, и у меня будет по горло дела.
Тучка пробежала по лицу Бируты.
— У тебя будет столько дела, что ты забудешь обо мне, Махор?
— Каждое мгновение я буду думать о тебе! Буду думать о тебе и молить Мильду, чтобы она хранила тебя для меня.
Молодой витязь произнес это с таким жаром, что самое сильное сомнение не устояло бы перед ним. Но сомнений и не было в душе Бируты: она знала глубину чувства своего жениха.
— Долго будет продолжаться эта охота? — спросила она.
— Четыре дня Перкунаса пройдут прежде, чем мы вернемся.
— И ты не найдешь времени заехать к нам? — выскользнув из-под руки Махора, спросила она. — Леса Свентовида не за горами.
Махор смущенно улыбнулся.
— Я боюсь твоего деда, Бирута. Он — старый вайделот, и боги открывают ему души людей. Мы не делаем ничего дурного, но если он прочтет в моей душе тайну наших свиданий, мне придется краснеть, Бирута... Ах, скорее бы настали праздники жатвы! Тогда...
— Тогда, — повторила Бирута, и румянец густо разлился по ея щекам. Она не договорила и спрятала лицо в плече рыцаря.
Сильная рука снова охватила ее. Смуглое от загара лицо Махора выдвинулось перед ее глазами, и девушка ощутила огонь поцелуя на губах. Она ответила на поцелуй точно в сладостном сне, но сразу же отшатнулась движением птицы, стремящейся вырваться из силка. Румянец на щеках стал малиновым.
— Махор, Махор... Ты не должен... ты...
Она лепетала слова беспомощного протеста, полная смущения, желая рассердиться. Но в душе ее не было гнева... Поцелуй зажег кровь, и она пылала, наполняя сердце горячим томлением.
— Ты знаешь, что за это я могу сжечь тебя живым, — добавила она, овладев собой. Глаза ее метнули лукавую стрелу из-под пышных полуопущенных ресниц.
Он тоже был смущен неожиданным порывом чувства, которому не мог противиться. Угрызения совести и недовольство собой были написаны на его открытом прямодушном лице: литовец должен уметь сдерживать себя; какой же он витязь, если мог так забыться?
— Сжечь? — он воспрянул и улыбнулся. — О, смерть из твоих рук — блаженство, Бирута... Но если ты гневаешься, то прости меня. Когда сожнут хлеб...
— Тогда я буду твоей женой, Махор, а пока не заставляй меня опускать глаза перед дедом... Лучше расскажи, что задумал Жель. В селении много говорят о нем, и старики недовольно качают головами... Вайделоты тоже недовольны... Слышно, что наш князь все больше уподобляется немцам?
Юный витязь любовался Бирутой. В сумраке, подкравшемся к вершине холма, лицо ее, горевшее еще смущением, смешанным с любовью и нежностью, казалось ему лицом небожительницы, духом, явившимся из недр леса. Ему было не до затей князя Желя, но он покорно отодвинулся от девушки и заговорил, заглушая вздох:
— Жель перенимает от немцев только военную науку, Бирута. Без этого бы мы давно погибли. Когда-то, посылая меня, Вартома и других мальчиков к немцам, он хотел только, чтобы литовцы научились владеть их оружием. И князь создал себе хорошую, сильную дружину, умеющую сражаться с врагами их же оружием. А замок, построенный ему иноземными мастерами, защищает наши земли. У Желя благородное сердце литовца, Бирута, и он никогда не изменит ни своим богам, ни своему народу. Последняя война с маркграфом, хотя и дала нам победу, но сильно разорила народ. Жель думает о благе литовцев и жаждет мира с немцами только для того, чтобы дать покой народу. Жель не охладел к мечу, как говорят это люди, не знающие князя. Благо народа для него выше военной утехи. Трудно найти человека, больше нашего князя проникнутого думами и заботами о благе народа. Но его не понимают. Даже вайделоты не понимают Желя. В его стремлении усилить народ они видят уклонение от древних обычаев... А наши витязи, перенявшие от чужеземцев страсть к мечу, недовольны тем, что мир заставит их оружие ржаветь на стене.
Бирута слушала, немного сдвинув брови. То, что рассказывал первый витязь дружины Желя о своем князе, казалось, западало в самую глубину ея души. У нее были сомнения, навеянные толками в селении, и она была рада развеять их.
— Да, — тряхнув головой, сказала она, — Жель не изменит нашим богам. Но дед говорит, что тот, кто перенимает чужие обычаи, и сам не заметит, как оторвется от родных заветов.
— Кто угодно, только не наш князь, — горячо возразил Махор. — Разве он не выполняет всего, что требует обычай и боги от литовца? Разве он не подчиняется всем древним законам, и разве кто-нибудь может упрекнуть его в несправедливости? И разве кто-нибудь, кроме нашего князя, приносит такие обильные и частые жертвы богам? Скажи еще, Бирута, найдется ли во всей стране человек, который может сказать, что ушел необласканный с княжьего двора? Нет, Жель, как добрый отец, заботится о благе народа...
У подножья холма в мраке, скрывавшем кусты, послышался тихий треск, словно хрустнула сухая ветка под чьими-то ногами. Махор схватился за рукоять меча. Девушка придержала его руку.
— Что такое, Махор?
— Мне послышались чьи-то шаги...
И он чутко прислушался.
Но молчала темная глубина кустов под холмом, и молчал лес, насупившийся и мрачный; только ручей шептал внизу, точно кто-то бурчал невнятныя заклинанья против духов ночи.
— Никого... — шепнула Бирута.
И в этот миг донесся из леса зов:<
— Бирута!
Звал хриплый старческий голос, и Бирута, услышав его, отпрянула от витязя.
— Я иду! — откликнулась она деду звонким колокольчиком. И нежным шопотом Махору:
— Прощай, мой желанный... Да хранит тебя Потримпос, и да пошлет тебе Перкунас удачу в охоте...
Тихий поцелуй, словно нежный мотылек, коснулся лба витязя, и девушка почти бесшумно исчезла с полянки на холм, точно легкая лучезарная Ладо.
Махор, как зачарованный, стоял и смотрел туда, где мрак поглотил стройную фигуру его невесты.
Солнце венчало вершины столетних дубов червонно-золотой короной и рассыпало кроваво-красные рубины в говорливой стремнине ручья, голубой лентой опоясавшего холм.
Холм выдвигался из чащи густого кустарника, точно сторожевая башня на границе зеленого царства леса. По одну сторону холма расстилались поля, кое-где пересеченные рощами, по другую — высился лес из могучих кряжистых дубов и вязов... С вершины холма видны были над лесом зубцы башен замка — диковинного чудища, воздвигнутого иноземными строителями.
Девушка, сидевшая на холме под прикрытием кустов, задумчиво глядела на мрачные башни замка. Лучи закатного солнца точно кровью залили их верхушки. В море багряного света полоскался штандарт, реявший над главной башней.
Девушка сидела охватив руками ноги и опустив на них подбородок. Волосы ее, золотистые, как хлеба, колыхавшиеся под вечерним ветерком в долине за ручьем, падали свободными прядями на плечи и спину. Венок из руты пышным обручем сдерживал их, мешая ветерку пересыпать их на лоб и глаза — две небесные бирюзы, горевшие под темными дугообразными бровями.
Багрянец солнца все выше всползал на башни... Зубчатые стены точно тонули в мраке, сливаясь с лесом. Вот уже только самая высокая конусообразная крыша главной башни отражает кровавый блеск солнца... Но потух и этот прощальный луч солнца, горевший, как пылкий поцелуй на устах, на крыши башни...
Мрачные тени заволокли замок.
И в то же время раздался звук рога. Тихий и мелодичный, он звучал нежным призывом. По звуку можно было подумать, что охотник протрубил где-то далеко в темной глубине леса.
Но девушку трудно было обмануть. Она встрепенулась, и тихая счастливая улыбка осветила ея лицо. Она повернула голову, всматриваясь в чащу кустарника под холмом, а смуглый от солнца щеки ее вспыхнули, точно под кожей затлел тихий пламень.
В кустах не было заметно движения: тот, кто подал сигнал, пробирался точно бесплотное существо, не задавая веток, не производя ни малейшего шума. Сердце девушки чувствовало его близость, но ни зоркий глаз, ни чуткое ухо не улавливали приближения. Взгляд девушки зажегся гордостью: о, Махор, прекрасный воин, сама рысь может позавидовать его ловкости и легкости движений!
Почти без шелеста раздвинулись кусты у подножья холма, и показался человек. Быстрыми легкими шагами серны пробежал он открытый склон холма и кинулся на траву возле девушки, приветливо протянувшей ему руки.
Это был воин. Высокий и статный мужчина, только что перешедший грань юности. Возле наборного серебряного пояса, охватывавшего его стан, висел турий рог, оправленный в серебро. Колчан со стрелами за спиной и легкий лук в руках говорили, что молодой воин предавался только что удалой забаве — гонялся за зверем в пуще. Но не было на нем следов добычи.
— Как вижу, Махор, твоя охота и сегодня была не из удачных, — лукаво улыбнулась девушка.
Улыбнулся и витязь. Его мужественное лицо еще хранило нежность юности где-то в глубине черт. Эта нежность таилась во взоре и под загаром лица, видавшаго уже не одну битву, не раз уже глядевшего в лицо смерти.
— Мой зверек не нуждается в стрелах и луке. Мне боги послали особенное счастье, — сказал он, отбрасывая лук и нежно глядя на девушку. — Моя голубка сама стремится ко мне, а прочая дичь совсем потеряла цену в моих глазах.
— А что говорят в замке, когда рыцарь Махор, начальник дружины Желя, возвращается с охоты с пустыми руками?<
— Со мной шутить осмеливается только Вартом, Бирута, — гордо отвечал охотник. — Но Вартом — мой названый брат. Он не в счет.
Девушка следила за лицом воина взглядом, полным нежности и гордости. Витязь поймал этот взгляд, потянулся к девушке, и его сильная рука обхватила ея стан.
— Но зачем нам говорить об этом, моя голубка, мой цветочек? Времени так мало... Скоро раздастся зов старого Шимейты, и моя птичка вспорхнет, полетит на зов деда...
— Чтобы завтра снова прилететь сюда, — смеясь прервала Махора девушка.
— Завтра, — протянул недовольно юноша, — завтра Жель ждет в гости самого маркграфа Драко... Мне не удастся вырваться из замка. Ах, Бирута, моя ненаглядная звездочка, нам придется опять расстаться.
— Опять? — тревога прозвучала в вопросе девушки.
— Да. Князь Жель затеял странное дело: решил во что бы то ни стало заключить вечный мир с маркграфом Драко. После того, как мы разбили дружину Драко и самого его взяли в плен, маркграф, кажется, не прочь заключить мир. Чтобы установить дружбу, Жель решил устроить большую охоту в лесах Свентовида в честь маркграфа, и у меня будет по горло дела.
Тучка пробежала по лицу Бируты.
— У тебя будет столько дела, что ты забудешь обо мне, Махор?
— Каждое мгновение я буду думать о тебе! Буду думать о тебе и молить Мильду, чтобы она хранила тебя для меня.
Молодой витязь произнес это с таким жаром, что самое сильное сомнение не устояло бы перед ним. Но сомнений и не было в душе Бируты: она знала глубину чувства своего жениха.
— Долго будет продолжаться эта охота? — спросила она.
— Четыре дня Перкунаса пройдут прежде, чем мы вернемся.
— И ты не найдешь времени заехать к нам? — выскользнув из-под руки Махора, спросила она. — Леса Свентовида не за горами.
Махор смущенно улыбнулся.
— Я боюсь твоего деда, Бирута. Он — старый вайделот, и боги открывают ему души людей. Мы не делаем ничего дурного, но если он прочтет в моей душе тайну наших свиданий, мне придется краснеть, Бирута... Ах, скорее бы настали праздники жатвы! Тогда...
— Тогда, — повторила Бирута, и румянец густо разлился по ея щекам. Она не договорила и спрятала лицо в плече рыцаря.
Сильная рука снова охватила ее. Смуглое от загара лицо Махора выдвинулось перед ее глазами, и девушка ощутила огонь поцелуя на губах. Она ответила на поцелуй точно в сладостном сне, но сразу же отшатнулась движением птицы, стремящейся вырваться из силка. Румянец на щеках стал малиновым.
— Махор, Махор... Ты не должен... ты...
Она лепетала слова беспомощного протеста, полная смущения, желая рассердиться. Но в душе ее не было гнева... Поцелуй зажег кровь, и она пылала, наполняя сердце горячим томлением.
— Ты знаешь, что за это я могу сжечь тебя живым, — добавила она, овладев собой. Глаза ее метнули лукавую стрелу из-под пышных полуопущенных ресниц.
Он тоже был смущен неожиданным порывом чувства, которому не мог противиться. Угрызения совести и недовольство собой были написаны на его открытом прямодушном лице: литовец должен уметь сдерживать себя; какой же он витязь, если мог так забыться?
— Сжечь? — он воспрянул и улыбнулся. — О, смерть из твоих рук — блаженство, Бирута... Но если ты гневаешься, то прости меня. Когда сожнут хлеб...
— Тогда я буду твоей женой, Махор, а пока не заставляй меня опускать глаза перед дедом... Лучше расскажи, что задумал Жель. В селении много говорят о нем, и старики недовольно качают головами... Вайделоты тоже недовольны... Слышно, что наш князь все больше уподобляется немцам?
Юный витязь любовался Бирутой. В сумраке, подкравшемся к вершине холма, лицо ее, горевшее еще смущением, смешанным с любовью и нежностью, казалось ему лицом небожительницы, духом, явившимся из недр леса. Ему было не до затей князя Желя, но он покорно отодвинулся от девушки и заговорил, заглушая вздох:
— Жель перенимает от немцев только военную науку, Бирута. Без этого бы мы давно погибли. Когда-то, посылая меня, Вартома и других мальчиков к немцам, он хотел только, чтобы литовцы научились владеть их оружием. И князь создал себе хорошую, сильную дружину, умеющую сражаться с врагами их же оружием. А замок, построенный ему иноземными мастерами, защищает наши земли. У Желя благородное сердце литовца, Бирута, и он никогда не изменит ни своим богам, ни своему народу. Последняя война с маркграфом, хотя и дала нам победу, но сильно разорила народ. Жель думает о благе литовцев и жаждет мира с немцами только для того, чтобы дать покой народу. Жель не охладел к мечу, как говорят это люди, не знающие князя. Благо народа для него выше военной утехи. Трудно найти человека, больше нашего князя проникнутого думами и заботами о благе народа. Но его не понимают. Даже вайделоты не понимают Желя. В его стремлении усилить народ они видят уклонение от древних обычаев... А наши витязи, перенявшие от чужеземцев страсть к мечу, недовольны тем, что мир заставит их оружие ржаветь на стене.
Бирута слушала, немного сдвинув брови. То, что рассказывал первый витязь дружины Желя о своем князе, казалось, западало в самую глубину ея души. У нее были сомнения, навеянные толками в селении, и она была рада развеять их.
— Да, — тряхнув головой, сказала она, — Жель не изменит нашим богам. Но дед говорит, что тот, кто перенимает чужие обычаи, и сам не заметит, как оторвется от родных заветов.
— Кто угодно, только не наш князь, — горячо возразил Махор. — Разве он не выполняет всего, что требует обычай и боги от литовца? Разве он не подчиняется всем древним законам, и разве кто-нибудь может упрекнуть его в несправедливости? И разве кто-нибудь, кроме нашего князя, приносит такие обильные и частые жертвы богам? Скажи еще, Бирута, найдется ли во всей стране человек, который может сказать, что ушел необласканный с княжьего двора? Нет, Жель, как добрый отец, заботится о благе народа...
У подножья холма в мраке, скрывавшем кусты, послышался тихий треск, словно хрустнула сухая ветка под чьими-то ногами. Махор схватился за рукоять меча. Девушка придержала его руку.
— Что такое, Махор?
— Мне послышались чьи-то шаги...
И он чутко прислушался.
Но молчала темная глубина кустов под холмом, и молчал лес, насупившийся и мрачный; только ручей шептал внизу, точно кто-то бурчал невнятныя заклинанья против духов ночи.
— Никого... — шепнула Бирута.
И в этот миг донесся из леса зов:<
— Бирута!
Звал хриплый старческий голос, и Бирута, услышав его, отпрянула от витязя.
— Я иду! — откликнулась она деду звонким колокольчиком. И нежным шопотом Махору:
— Прощай, мой желанный... Да хранит тебя Потримпос, и да пошлет тебе Перкунас удачу в охоте...
Тихий поцелуй, словно нежный мотылек, коснулся лба витязя, и девушка почти бесшумно исчезла с полянки на холм, точно легкая лучезарная Ладо.
Махор, как зачарованный, стоял и смотрел туда, где мрак поглотил стройную фигуру его невесты.
Продолжение: II. Послы от маркграфа
Л. Кормчий. Гений мира. Роман-легенда. Рига: Школа и Жизнь, 1931. С. 3 — 15.
Все права, в том числе и право перевода, закреплены за издательством «Школа и Жизнь» (владелец В. Ф. Бутлер). Рига. Дерптская 7, кв. 10.
Droits de traductlon de reproduction réservés pour tous pays pàr m-r W. Butler. Alle Rechte vorbehalten für W. Butler. Печатано в типографии Акц. О-ва «Э. Левин», Рига, Мельничная ул. 33, в тысяча девятьсот тридцать первом году.
OCR © Лариса Лавринец, 2010.
Сетевая публикация © Русские творческие ресурсы Балтии, 2010.
